Так даже лучше, что бòльшая часть души Нельо была растоптана барлогом вместе с телом возлюбленного кузена. Теперь его феа уже не могла во всей полноте ощутить боль и отчаяние схожие с теми, что порой захлестывали душу его младшего брата.
Все чаще Маглор думал о Валимаре. Каким он стал? Как изменился их дом за те пять с лишком столетий, что они отлучены от него? Кано думал о матери. Если бы она узнала обо всех преступлениях, которыми они семеро запятнали себя, она бы сама отправилась в чертоги Намо от горя. Как могла бы Мудрая Нэрданель вынести всю постыдную, горькую и отвратительную правду о деяниях до самозабвения любимых сыновей?
***
Маглор раскаивался, а не просто сожалел. Он искренне раскаивался в том, что они сделали, в том, что пришлось сделать лично ему. Второй сын Феанаро всегда чувствовал ответственность за всех семерых. Клятва сплавила их в единое нечто, превратив в опасные орудия отцовской ненависти и безумия.
Глубокое настоящее раскаяние, которое он смог ощутить только по прошествии тридцати с лишним лет после третьей резни, произошедшей в Арверниэн, принесло свои плоды — теперь он снова мог петь. Сначала тихонько, украдкой от всех.
Маглор брал старую лютню, выходил ночью в степь подальше от поселения смертных, садился прямо в траву или на одиноко лежащий посреди степного простора отполированный ветрами валун и начинал петь. Слова давно позабытых баллад, воспевавших красоты Валимара, слетали с его уст сами собой. Не память, но уста, казалось, ни на миг не переставали помнить сочиненные им самим когда-то строки.
Возможность петь принесла и очистительные слезы. Маглор даже не мог вспомнить, когда плакал в последний раз перед этим. Возможно, когда пришлось захоронить в некрополе крепости Амон-Эреб тела Тельо и Питьо, присоединив рыжих близнецов к уже покоящимся внутри склепа Турко, Морьо и Курво.
Часто Маглор спрашивал себя о братьях, думая о том, что переживают их феар, оказавшись в Чертогах Нуру? Кано тревожился о младших, пребывавших теперь в таком месте, где он и Нельо не могут защитить их от гнева Стихий и обвинений со стороны душ тех, кто пострадал или лишился роа по их вине.
Слезы текли непрерывным потоком, пока он пел о далеком доме. Пение и слезы — вот его спасение. Единственное средство не сойти с ума от тоски по Тириону, материнским объятиям и той незапятнанной изначальной чистоте, в которой они жили в Блаженном Амане. Никакие пытки в ангбандских застенках не были способны доставить ту боль, которую заставляло его переживать сознание недостижимости родной земли, невозможности снова сделаться тем, кем он был, живя там, и безумное стремление к потерянному свету.
Феа Маглора Певца разрывалась на мелкие частицы.
И все же, через острейшую боль к Маглору приходило облегчение. Он чувствовал, что очищается от скверны, которой был полон, как если бы она выходила из его горла вместе с песней и вытекала из его глаз вместе с покаянными слезами — одновременно горькими и сладкими.
В своих мыслях Кано обращался к матери, к оставшимся в Амане родичам, ко всем, кого он знал и любил, ушедшим в Чертоги Ожидания. Маглор говорил с ними и так сочинялись новые баллады и песни — одна горестней и печальней другой. Раскаяние сквозило в каждой ноте, в каждом звуке. Он не просил, не молил о прощении, зная, что оно недоступно им, павшим так низко, как только возможно пасть. Лишь смиренное осознание собственного греха, непрерывно им переживаемое, и боль от раскаяния в содеянном обращал Маглор к воображаемым слушателям и собеседникам.
========== 2. Дети ==========
— Где мальчики, не знаешь? — обеспокоенно спросил Маглор, придя поздним вечером в кабинет к старшему после того, как не обнаружил близнецов в отведенных им комнатах.
Эльо и Эрьо он растил так, словно те были рождены от него, с безграничными заботой и терпением, находя утешение в близнецах пэрэльдар.
Бывало так, что им случалось хворать, что каждый раз приводило в состояние паники их приемного отца. Восприняв природу второрожденных, эарендилионы были подвержены многим из ее свойств. Они росли в два раза медленнее атани, но все же быстрее, чем полноценные эльдар, и сейчас, к своим тридцати пяти годам, выглядели как пятнадцатилетние подростки.
— Должно быть, они задержались в селении, — отрешенно отвечал Нельо, — Успокойся, Кано, они уже давно выросли.
— Они не достигли совершенного возраста, а значит, еще малы!
— О чем ты? — тяжело опускаясь в кресло, вопрошал Нельо, — Они лишь наполовину эльдар, не забывай. Мы не дома, чтобы рассуждать о них, как о равных.
— Они — мои сыновья! — твердым голосом парировал Маглор, сдвинув брови, — И я за них в ответе! Времена сейчас грозные, и я не перестану тревожиться о них.
Старший поднял на него вопросительный взгляд, в котором Маглор уловил тень насмешки.
— Ты живешь в мире иллюзий, Кано.
— Может быть, ты прав, — хмурясь, склонил голову Певец, — Благодаря им я еще живу.
С этими словами он развернулся и решительной походкой направился к двери, намереваясь отправиться искать своих близнецов в раскинувшуюся у подножия холма, на котором стояла их крепость, деревню атани.
Спустившись в поселение, Маглор направился прямиком в самому большому из его домов, окна которого были ярко освещены.
Верный себе и вежливым условностям даже в отношении подданных атани, Маглор постучал в дверь прежде, чем отворить ее. Его появление на пороге осталось незамеченным сидевшими в широкой освещенной многими свечами в больших канделябрах и подсвечниках, комнате, посреди которой располагался широкий обеденный стол. За ним и восседали почти все самые видные мужчины селения во главе с его старостой, Полдоном.
Пройдя через короткий коридор, предшествовавший входу в главное помещение дома, Маглор остановился на пороге. В центре застолья сидел одетый по-военному, в легкий доспех и чехол еще не старый муж, видимо из местных, и рассказывал собравшимся о том, как воевал в составе армии под началом Эрейниона. Присутствующие напряженно внимали каждому слову рассказчика, не прерывая его.
Заметив в числе слушателей Эльо и Эрьо, которые, как и прочие, были полностью поглощены рассказом воина, Маглор ощутил, как тревога в его сердце постепенно утихает. Он нашел взглядом Полдона и подозвал его к двери. Почтенный староста кивнул и тут же привстал, перешагивая через скамью, на которой сидел вместе с другими.
— Кто это? — спросил Маглор, когда Полдон оказался вместе с ним в маленьком коридоре, ведущем к входной двери.
— Беларн, сын Кринтри, господин, — понизив голос, отвечал Полдон, но быстро поправился, увидев прищуренный взгляд Маглора, — Вы называли его Раумо. Он прибыл сегодня с севера на несколько недель для излечения от ран и восстановления сил и рассказал нам о том, как силы эльдар запада и могущественные духи, посланные Стихиями, помогают нашим братьям сокрушить древнее зло, что бушует, изрыгая пламя и отравляя воздух и воду.
Маглор припомнил, что Раумо был одним из немногих жителей селения, кто захотел присоединиться к воинству Артанаро-Эрейниона и ушел воевать в составе его полков. Он снова покосился на рассказчика, который продолжал вещать что-то своим внимательным слушателям.
«Еще не старый даже по их меркам, а уже проседь… Как я…» — подумал Маглор.
— Господин мой, — обратился к нему Полдон, — Раумо сказал нам, что вскоре сюда придет великое пламя драконьего огня. Оно дотла сожжет наши посевы и жилища. Остановить его никто не в силах, и нет защиты от его разрушительной мощи.
— Откуда это известно? — насторожился Маглор.
— Так говорил вестник Стихий, пришедший к Владыке нолдор, господин. Раумо слышал его речи и передал их нам.
— Значит, мы будем защищаться, — сжав челюсти, процедил Кано, — Это будет не первый раз, что нам придется иметь дело со змеем.