Подозреваю, что мои родители так дорожат своими мрачными воспоминаниями о Вудстоке и Бернинг-Мэне совсем не потому, что годы сделали их мудрее. Просто все эти ошибки происходили в тот период жизни, когда они были молоды и не отягощены обязательствами; у них было свободное время и мышечный тонус, а будущее казалось великим и прекрасным приключением. Более того, оба не занимали высокого положения в обществе, так что им было нечего терять, если они и бегали голыми, измазав себе грязью набухшие гениталии.
Итак, чуть не поджарив наркотиками свои собственные мозги, они утверждали, что я должна поступать так же. В школе я открывала коробку с обедом и видела там бутерброд с сыром, пачку яблочного сока, морковные палочки и пятисот-миллиграммовые таблетки оксикодона. В чулок на Рождество мне засовывали – не то чтобы мы отмечали Рождество – три апельсина, сахарную мышку, губную гармошку и… метаквалон. В пасхальной корзинке – хотя этот день мы не называли Пасхой – вместо желатинок я находила комочки гашиша. Хотела бы я забыть, что случилось на мой двенадцатый день рождения, когда я молотила по пиньяте рукояткой метлы перед своими сверстниками и их регрессировавшими родителями – бывшими хиппи, бывшими растаманами, бывшими анархистами. Как только цветное папье-маше разорвалось, на всех присутствующих вместо ирисок и трюфелей повалились упаковки викодина, дарвона, перкодана, ампулы амилнитрата, марки ЛСД и всевозможные барбитураты. Разбогатевшие родители были в экстазе, а мои друзья и я – увы.
К тому же не надо быть нейрохирургом, чтобы понимать: не многим двенадцатилетним очень уж понравится на вечеринке, где одежда необязательна.
Самые мрачные сцены ада просто смешны по сравнению с этой: целое поколение взрослых голышом дерется на полу, хватает горстями капсулы кодеина, пыхтит и вырывает их друг у друга.
И эти люди беспокоились, что из меня вырастет мисс Нимфоман Нимфоманнер.
А сейчас мы с Арчером и Леонардом тянемся за Бабетт и Паттерсоном, пробираемся между холмами обрезков ногтей, серыми буграми из тонких серпиков – остатков маникюров и педикюров. Некоторые кусочки выкрашены в розовый, красный или голубой. Мы идем по узким каньонам, вокруг стекают ручейками, ссыпаются ногти. Ручейки в любой момент могут превратиться в настоящий обвал, который похоронит нас заживо (если можно так выразиться) под осыпью колючего кератина. Над головой пылающий купол оранжевого неба, вдали виднеются клетки, где наши коллеги – проклятые души – сидят в грязи и вечном запустении.
Мы бредем по извилистой тропе. Леонард продолжает перечислять имена демонов, с которыми мы можем столкнуться: Мевет, иудейский демон смерти; Лилит, крадущая детей; Решев, демон чумы; Азазель, демон пустынь; Астарот… Роберт Мэпплторп[7]… Люцифер… Бегемот…
Паттерсон и Бабетт неспешно поднимаются по склону на холм, из-за которого не видно, что впереди. На гребне они останавливаются. Даже мы сзади заметили, как напряглась Бабетт. Она прикрывает пальцами лицо, сгибается в талии, хватает себя за бедра и резко отворачивается, а потом вытягивает шею, словно ее вот-вот вырвет. Паттерсон оглядывается на нас и кивает, мол, быстрее. Хочет показать нам за горизонтом какую-то очередную гадость.
Мы с Арчером и Леонардом карабкаемся по склону ногтевых обрезков, хрустящих под нашими натужными шагами, как снег или песок. Наконец мы встаем рядом с Паттерсоном и Бабетт на краю склона. В полушаге от нас твердь обрывается, и дальше вскипает море насекомых, тянется до самого горизонта… Жуки, многоножки, огненные муравьи, уховертки, осы, пауки, личинки, саранча и им подобные – все это кипит и бурлит, как зыбучий песок из клешней, усиков, членистых ножек, жал, панцирей и зубов, переливается черным с искорками желтого – осы – и салатового – кузнечики. Непрестанное щелканье и шуршание создает шум, похожий на оглушительный прибой земного океана.
– Круто, а? – говорит Паттерсон, футбольным шлемом обводя зыбь кипящего и волнующегося ужаса. – Любуйтесь!.. Море Насекомых.
Глядя на вспухающие потоки и волны жуков, Леонард корчит гримасу справедливого негодования:
– Пауки – не насекомые!
Наверное, я слишком часто это повторяю, но все-таки: скупой платит дважды. Пластмассовые туфли Бабетт уже развалились, ремешки лопнули, подошвы просят каши. Ее стройные ножки исцарапаны обрезками ногтей и осколками стекла. А вот мои прочные мокасины после долгого похода по подземному миру даже ношеными не кажутся.
Мы смотрим на огромное, колышущееся, как пудинг, жужжащее Море Насекомых. Тут сзади доносится крик. Между холмами из обрезков ногтей к нам бежит, запыхавшись, бородатый мужчина в тоге римского сенатора. Он вытягивает шею, оглядывается через плечо и повторяет:
7
Роберт Мэпплторп (Robert Mapplethorpe, 1946—1989) – американский фотограф, известный главным образом крупными черно-белыми снимками цветов и обнаженной мужской натуры. За гомоэротизм подвергался резкой критике.