— Светлейшая м…
— Аэвон, — недовольно подсказала она.
— Аэвон, — согласился дроу. — Вы не могли бы объяснить столь противоречивые высказывания, — на что эльфийка хмыкнув, презрительно ответила:
— Я сказала «дурак» и затем извинилась. Почему? Да потому что вы оба достойны столь лестных высказываний! А посему, прошу меня извинить, что поначалу обделила одного из вас.
— Послушай, Аэвон, — я начинал потихоньку звереть, — сейчас не лучшее время для наших с тобой «душевных» разговоров. Если у тебя есть что-то, что может помочь — говори. Если нет — извини, но мы пообщаемся с тобой как-нибудь в другой раз. Договорились?
— Вполне. — Аэвон достала из небольшой перекинутой через плечо сумочки белый конверт и положила его передо мной. Затем она поднялась и, не отрывая грозного взгляда от меня, продолжила уже стоя:
— Если с ней что-нибудь случится, тебе лучше будет самому закопаться в землю и, желательно, поглубже. Но даже в этом случае я не смогу гарантировать, что после твоего упокоения ты действительно обретешь покой. — После чего эльфийка, гордо подняв голову, развернулась и пошла к выходу. Миануэль крикнул ей в след:
— Аэвон… — я видел в его взгляде невысказанный вопрос. Ей не пришлось оборачиваться, чтобы понять. Приостановившись, она тихо, так, чтобы услышали только мы, ответила:
— Каролина просила передать тебе его через год. Но мне почему-то кажется, что именно сейчас самое время… — И, не сказав больше, и слова, ушла.
Не сговариваясь, мы с Миануэлем одновременно поднялись и прошли наверх, в снятую комнату. Ее письмо жгло мне руку. Непонятная тревога овладела мной, дрожь пронзала тело. Казалось бы — вот она разгадка, так близко… Но почему же тогда так тяжело вскрыть этот злосчастный конверт?
— Александр, ты откроешь? — нетерпеливо спросил дроу. По нему было видно, что он тоже нервничает, притом изрядно, хоть и пытается всячески скрыть это.
Конверт, как бы желая продлить нашу муку, никак не хотел вскрываться. Будто бы специально не поддаваясь, бумага не рвалась. Не выдержав, я с силой рванул край, опасаясь задеть само письмо. К счастью, оно не пострадало… К счастью или, может быть, к сожалению?.. Первая же строчка пронзила меня такой болью, что захотелось закричать от отчаяния:
«Любимый, если ты читаешь это письмо, значит меня уже нет в живых…» — прикрыв глаза на минуту, я попытался выровнять дыхание. Кусочки головоломки начинали складываться в одно целое. Услышав сдавленный вздох дроу, я открыл глаза и продолжил читать:
«Прошу, прости за ту ужасную сцену в саду Академии, что мне пришлось разыграть при тебе. Поверь, все отмеренное время я буду с ужасом вспоминать свой жестокий поступок. Уже сейчас я ненавижу себя за это, но у меня не было иного выбора. Поверь, так было нужно…
Мне необыкновенно повезло — у меня появился надежный друг и проводник. Эта женщина подскажет, как довести до конца то, из-за чего я и затевала это ужасное представление. Она даже обещала помочь мне, но если ты читаешь это письмо, и она, к сожалению, оказалась не всесильной… Одно меня утешает: ты жив, а это главное. Я не хочу оправдываться, сейчас это уже бессмысленно, просто мне надо, чтобы ты знал: я всегда любила тебя больше жизни и буду любить до последнего вздоха… Навеки твоя, Карли».
Опустившись на кровать, я сдавил пальцами виски. У меня ужасно раскалывалась голова. Впервые после обращения. Мне не надо было перечитывать письмо. Его строчки, и без того, навсегда въелись в память и теперь стояли перед глазами.
Злость сменялась отчаянием, отчаяние — решительностью, решительность — ужасом. «Карли, что же ты натворила? Почему с самого начала не рассказала всего? И как я сам мог проглядеть»? — Ураган вопросов хаотично кружился в голове. Не в состоянии остановится ни на одном из них, я невидяще смотрел в стену, в который раз прокручивая перед глазами сцену в саду. Наконец, я понял, что же мне так долго не давало покоя. «Тот мальчик… После того, как я его отшвырнул, он слишком неудачно приземлился. Мне еще тогда показалось, что он попросту сломал себе шею. А Каролина даже не вскрикнула! Вместо этого, она его быстро куда-то перенесла, и в ее глазах в ту минуту было многое… Но там не было сожаления! К живому человеку она бы испытала жалость или сострадание, в конце концов, гнев или ненависть по отношению ко мне. Но в тот раз она вела себя, словно… тот мальчик был не живым… Фантом»! — Горький смех прервал повисшую в комнате тишину. Дроу непонимающе смотрел на меня, а я просто не мог остановиться. Смех душил меня и вскоре перешел в какой-то хриплый кашель.