– А-а, ну, каждому свое. – Он пожал плечами.
Как-то раз, месяца четыре назад, я сидел в уголке банкетного зала в одном камбоджийском ресторанчике на Бикон-стрит. Примерно с десяток или около того «возвращенцев с того света» расположились на стульях перед кафедрой, у которой были установлены хрипящие микрофоны. Микрофоны были включены без особенной нужды, так что голоса разносились по всему помещению. И о чем же болтали посетители? Главным образом о всякой потусторонней чепухе. Пересказывали свои сказки о сверкающей Вечности. Плавание под парусами с мамой. Прогулка рука об руку с умершим мужем по пляжу. Матч по американскому футболу, и каждый раз отчаянный бросок через все поле достигал цели. И когда Лайл спросил, не желаю ли я выступить, я, как обычно, отказался – отговорился тем, что просто хотел предложить помощь. Однако эти люди не нуждались в поддержке. Им хотелось спокойно прожить и состариться в своей теперешней жизни прежде, чем она будет у них забрана, и единственное, что им тогда останется, – «прогулки по пляжу».
Лайл собрался было закрывать собрание, как вдруг поднялась рука.
Пожилая женщина сидела прямо напротив меня; от ее платья веяло затхлостью, оно явно долгое время находилось в плохо проветриваемом гардеробе. Женщина поинтересовалась, есть ли у нее еще время рассказать свою историю. Лайл ответил, что всегда есть время для любого, кто «знает то, что знаете вы, дорогая».
Она вышла вперед не сразу. И не похоже, чтобы причиной ее неторопливости была подагра. Скорее, в глубине души эта дама и не хотела никуда выходить. Когда она повернулась к залу, мы увидели, что это не стеснительность. Ей понадобились неимоверные усилия, чтобы пересечь пространство от своего приставного стула до подиума и стать перед нами, поскольку отчетливо было видно, что женщина напугана.
– Меня зовут Вайлет Григ. Мой опыт несколько отличается от того, что испытали вы, – сказала она.
Пока она говорила эти два предложения, с ее лица пропали все краски, и только румяна проступили на щеках, словно багровые пятна от пощечин.
– Наш отец… – не сразу заговорила она и снова надолго замолчала.
Я было подумал, что она собирается прочитать «Отче наш», и даже опустил глаза долу, чтобы присоединиться к ней, но тут она продолжила:
– При жизни наш отец был тем, кого все называли «добрый человек». У него было именно такое лицо… Он так смеялся по-доброму… Он был семейным доктором в Скаухигане, где мы росли, – это значит, привозят детишек, каждому таблеточка. «Ваш папа очень добрый», – говорили нам. Но что, черт бы их всех побрал, они про него знали?
Последнюю фразу она выкрикнула в микрофон. Тот в ответ захрипел, после чего жутко зафонил.
– Как можно отличить доброго человека от плохого, если не живешь с ним, если тебе не нужно ему доверять? – продолжила она, когда микрофон угомонился. – «Добрый человек». Это же все было притворством! «Я просто поднимусь наверх пожелать спокойной ночи девочкам», – говорил он. И наша мать ни разу не остановила его. Только мы с моей сестрой… знали, кто он на самом деле.
Женщина сделала движение, и мне показалось, что она собирается возвратиться на свое место, но она лишь отступила назад и дернула головой, словно отгоняя помрачение или внезапный озноб. Когда же она опять заговорила, ее голос понизился до тревожного хрипа.
– Год назад я пыталась себя убить. Но самоубийство – это грех. Об этом говорят умные книги. Это – закон.
Один из «возвращенцев» встал и направился к выходу, показав на часы, давая понять, что спешит куда-то еще.
– Я умерла и покинула наш мир, – продолжала Вайлет Григ, глядя поверх наших голов на входную дверь, как будто ждала, что туда кто-то войдет. – Я была перенесена в такое место, где снова и снова происходило самое ужасное из всего, что я знала. Казалось, что вечность решила, что еще не свела все счеты со мной. Я возвратилась. И теперь я все время вижу его. И слышу. Где бы я ни пыталась спрятаться, он «поднимается наверх». Куда бы я ни шла, он следует за мной.
На лбу у нее выступили капельки пота. Костяшки пальцев, которыми она впилась в края кафедры, побелели, и мне показалось, что сейчас дерево захрустит в ее ладонях, словно сухой крекер.
– Я засовываю стул в дверную ручку, запираясь в комнате, запихиваю под щель у порога подушки, лишь бы не видеть тень от его ботинок. Я снова чувствую себя ребенком. Лежу в постели. Стараюсь не шевелиться, не дышать. Смотрю, как он ходит туда-сюда, будто ищет ключ, чтобы отворить дверь. И иногда находит…