— Я буду жить здесь? — не поверила она.
— Да. Тебе здесь нравится?
— Нравится, — удивленно отозвалась Кэрол.
— Вот и хорошо, — раздался у нее за спиной нетерпеливый голос отца. — Тогда заходи, чего застряла на пороге? Я занесу твой хлам, который мне придется завтра тащить обратно, чтобы выбросить.
Кэрол прошла в комнату и потупила взгляд. Ей было неприятно и обидно, когда он так говорил. Но, похоже, ее отец тактом и деликатностью не отличался. В отличие от своей жены.
— Не обращай внимания, Кэрол, это он так шутит, — сказала Куртни, изучая девочку внимательным взглядом. — Ты можешь оставить себе из своих вещей все, что посчитаешь нужным.
— Еще чего! — возмутился Рэй. — Моя дочь не будет больше носить обноски, я не позволю! Все тряпки на свалку без разговоров. Безделушки всякие свои пусть оставляет, если хочет, но одежду — нет! Поняла? Сегодня ты это надеваешь последний раз, потому что другого ничего нет, но завтра, после того, как купим новое, это все выкидываем.
— Хорошо, — покорно кивнула девочка.
Когда они оставили ее одну, Кэрол долго нежилась в роскошной ванне, потом тщательно вымылась, помыла голову, надела чистое белье, выбрала самые красивые из своих вещей, по ее мнению — короткую джинсовую юбочку и зеленую футболку. Долго смотрела на потрепанные старые тапочки, понимая, что в них выйти к ужину она не посмеет. И надела кроссовки, потому что ничего другого просто не было.
Куртни была очень ухоженной и аккуратной женщиной, дорого и со вкусом одетой, даже дома. Здесь не носили домашние тапочки, Кэрол это заметила. На Куртни были удобные элегантные туфли на маленьком каблуке, вне дома она носила только высокий каблук, преимущественно шпильку, как позже узнала Кэрол. Дороти тоже была обута в мягкие удобные туфли, которые не мешали ее работе.
Долго и уныло разглядывала Кэрол себя в большое зеркало во весь рост, которое висело в гардеробной, большой и просторной. Кэрол сначала подумала, что это шкаф, и когда открыла дверь, в изумлении приросла к полу. У нее была собственная гардеробная! Просторная, с огромным зеркалом, и с многочисленными зияющими пустотой полками, ящиками и вешалками.
«Господи, у меня никогда не будет столько одежды и обуви, чтобы и наполовину ее заполнить! Зачем мне она?» — подумала тогда она. Сейчас, вспоминая об этом, она лишь усмехалась, досадуя на то, что в ее гардеробной так мало места, и в ней не помещаются ее вещи.
Тогда же она аккуратно разложила и повесила свой скудный гардероб. Позорные тапочки засунула в мусорную корзину у большого письменного стола, не решившись положить их в роскошную гардеробную.
Потом все-таки решила снять футболку, расстроенная своим отражением в зеркале.
Во всей этой роскоши она смотрелась так же нелепо и чуждо, как и облезлые затертые тапочки, которые выкинула. А любимую футболку, подаренную Эми, она сняла, вспомнив о том, о чем постоянно забывала, еще не успев привыкнуть к тому — что носить одежду с короткими рукавами она больше не может из-за обезображенных уродливыми рубцами рук. Как же здесь, в Калифорнии, она будет жить, вынужденная носить только длинные рукава?
Разглядывая страшные шрамы на своих руках, она только теперь осознала, что наделала, обезобразив себя на всю жизнь. Она никогда не сможет пойти на пляж, живя рядом с прекрасным океаном, не сможет носить красивые платья. Теперь она всегда будет прятать свои руки, потому что это были не просто шрамы, это было вопиющее свидетельство попытки суицида. Каждый, кто увидит эти шрамы, будет знать, что она самоубийца, хоть и не состоявшаяся. И сама она никогда не забудет, о том, что произошло тогда в ее комнате, эти шрамы всегда будут ей напоминать об этом. Только ведь эти шрамы — следствие попытки спастись, избежать того кошмара, на который обрекла ее мать, отдав тому мужчине. Ведь это было только начало, Кэрол это знала. За этим мужчиной были бы другие. Она не хотела убивать себя, она хотела просто спастись от этого ужаса, от мук и страданий, издевательств. Просто иного способа это сделать у нее не было. По крайней мере, именно в тот момент, когда мужчина ломился к ней в комнату. Но ведь она не будет объяснять это каждому, кто увидит ее шрамы. Люди будут осуждать, не зная и не понимая. Она уже видела, что ее безобразные шрамы повергали людей в шок. Даже ее не отличавшийся деликатностью отец до сих пор не решился спросить ее об этих шрамах, хотя было очевидным, что он задавался этим вопросом, потому что она часто ловила его взгляд на своих руках, как будто он хотел разглядеть ее шрамы сквозь ткань рукавов. Она знала, что придет момент, и он спросит. А может, Пегги ему уже рассказала, и он знает, потому и не спрашивает.