— Что ж, только две из этих собак были гавайскими. А японская кошка — только одна.
Что-то промелькнуло в ее глазах, как огонек, который тут же погас.
— Двое — гавайцы. Тот парень-китаец, он наполовину гаваец. Здесь такое преступление не имеет смысла. Изнасилование.
— Почему?
— Потому что девушек здесь... — она передернула плечами, — ... не приходится принуждать.
— То есть вы хотите сказать, что достаточно купить им кока-колы? Может, еще плеснуть туда немного рому? И дело в шляпе?
На это она улыбнулась, чуть-чуть, как если бы я пощекотал ей пятки. Потом, как и огонек в глазах, улыбка исчезла.
— Нет, Нат. Не совсем так... это трудно объяснить человеку с материка.
— Я понятливый.
— До прихода миссионеров это была мирная земля. Даже теперь единственные изнасилования, о которых становится известно — это... как вы называете, когда девушка несовершеннолетняя?
— Половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия?
Она кивнула.
— Молоденькая девушка уступает парню постарше, потом об этом узнают родители или должен появиться ребенок... тогда и говорят об «изнасиловании». Но чтобы цветные мужчины набросились на белую женщину? Здесь такого не бывает.
— Всегда что-то бывает в первый раз, — сказал я. — Вы что, хотите сказать, что расы смешиваются не в постели? — Я кивнул в сторону разномастного парада вожделения на танцевальной площадке. — Это что, мираж?
— Они смешиваются, — сказала она. — Пляжные мальчики... гавайские мальчики, которые обучают серфингу на гостиничных пляжах... их ученицы — это, как правило, женщины-туристки или одинокие жены моряков... но этот секс... как это называется?
— По взаимному согласию.
Она кивнула.
— Значит, вот что вы думаете? Что ваша хозяйка завела роман с пляжным мальчиком, а он вышел из-под контроля? И она придумала историю...
— Я этого не говорила. Я должна... я должна казаться вам ужасной.
— Вы кажетесь мне ожившей куклой.
Она опустила глаза под моим восхищенным взглядом.
— Но ужасным человеком. Предавшим работодателя.
Я поднял брови, отпил сдобренной ромом кока-колы.
— Я не думаю, что богатый человек, который платит слуге несколько баксов в неделю, покупает тем самым хоть какую-то лояльность. Будь это так, парни вроде меня никогда ни о ком не раскопали бы никакой грязи.
— Вы честный человек.
Я чуть не подавился кокой.
— Что?
— Вы говорите, что думаете. Вы ничего не скрываете.
Частенько я скрывал все, но сказал:
— Это верно.
— Вы потанцуете со мной?
— Конечно.
«Счастливые фермеры» как раз начали «Письма любви на песке», гитара вступила с особым старанием, и когда я прижал к себе Беатрис, от аромата ее цветка у меня закружилась голова... или в этом был виноват ром?
— Я не была уверена, что вы придете, — сказала она, — из-за мисс Белл.
— Мы с Изабеллой только друзья.
— Она сказала своей кузине, что вы возлюбленные.
— Это... э... преувеличение. Мы познакомились только на пароходе. Кроме того, она зла на меня.
— Потому что вы так обошлись сегодня с миссис Мэсси.
— Это уж точно.
— Нат.
— Да.
— Теперь ты до конца подрос?
— Почти совсем.
Следующий танец был быстрым. Я как мог поправил брюки, и мы вернулись к столику. Но не успели мы сесть, как Беатрис спросила:
— У тебя есть машина?
— Разумеется.
— Мы можем поехать ко мне. Я живу с мамой, двумя сестрами и двумя братьями. На Капалама-вэй.
— Я остановился в «Ройял Гавайен».
— Нет. Не туда. Может увидеть мисс Белл. Верно замечено.
Она коснулась моей ладони. Тихо, застенчиво проговорила:
— Я знаю место, куда ездят пары. Вниз по дороге вдоль пляжа.
— Показывай, — сказал я.
Скоро мы уже выруливали с парковки Вайкики.
— Видишь эту парикмахерскую? — спросила она, указывая на ряд захудалого вида заведений через дорогу. — Видишь ту закусочную?
Я пригляделся. В обветшалом двухэтажном здании — на втором этаже были жилые помещения — размещалась парикмахерская, с традиционным навесом и окном с надписью «Парикмахерская на Эна-роуд». Через окно была видна женщина-парикмахер, подстригавшая белого мужчину. Дальше, по направлению к пляжу, стояла палатка с вывеской «Японская лапша, горячие сосиски», а вокруг, на свободном участке земли, за беспорядочно расставленными столиками сидели пары и ели из мисочек горячую лапшу. Тут же неподалеку стояло несколько автомобилей, их пассажиров обносили азиатского вида официанты в белых фартуках на манер «обслуживания не выходя из автомобиля».
— Вот здесь свидетели видели миссис Мэсси? — сказала Беатрис. — Она шла мимо, а за ней следом шел белый мужчина.
— А это, — сказал я, кивнув в сторону большого двухэтажного белого магазина с вывеской «Бакалея — Холодные напитки — Табак», который стоял дальше, на углу Хоброн-лейн и Эна-роуд, — то здание, которое не позволило свидетелям увидеть, как схватили Талию.
— Если это правда, — спросила Беатрис, — что случилось с белым мужчиной, который шел за ней? Он исчез за углом?
Я посмотрел на нее.
— Беатрис... а чего, между прочим, ты добиваешься?
— До своей смерти в прошлом году мой отец работал на том же консервном заводе, что и отец Коротышки.
— Коротышки?
— Сумицу Ида. Хорас Ида. Сверни здесь.
Я по-прежнему хотел попасть в прибежище влюбленных. Когда я свернул на дорогу, идущую вдоль пляжа, антураж Эна-роуд несколько изменился — вместо забегаловок и магазинчиков появились бунгало размером чуть больше деревянных хижин и тесно стоящие обшарпанные двухэтажные жилые дома.
Она заметила, что я быстро осмотрел окружающую местность.
— Здесь снимают жилье холостые офицеры из Форта де Рассей.
Я фыркнул.
— Я думал они предпочитают что-нибудь получше.
— В стороне от любопытных глаз, поэтому можно спокойно привести местную девушку. Недалеко от пляжа, где можно познакомиться с женщинами-туристками. И женами моряков. Только, говорят, не все офицеры холостяки.
Мы двигались дальше, и пейзаж снова изменился. Теперь мы ехали вдоль пляжа, и в этот момент наш автомобиль был здесь единственным. Дорога была немного разбита, довольно ухабистая, в лунном свете поблескивала ее белая коралловая основа. Она не слишком отдалялась от океана — его было слышно, чувствовался его запах, только не было видно, но местность вокруг была, скорей всего, пустынной, только вдоль дороги тянулись заросли колючего кустарника и диких кактусов. Пальм не было и в помине, торчали только телеграфные столбы.
— Они часто ругались, — внезапно сказала Беатрис.
— Кто?
— Мистер и миссис Мэсси.
— И как же?
— Он обзывал ее и приказывал заткнуться. Иногда она уходила.
Я наморщил лоб.
— Ты знаешь, из-за чего они ссорились?
— Ей здесь не нравилось. Она скучала. Слишком много пила. Он требовал, чтобы она прекратила, что она отвадила от дома всех его друзей. У нее острый язычок, у миссис Мэсси.
— Сколько ты у них работаешь?
— Больше двух лет.
— Значит, ты уже была, а не поступила к ним помогать по хозяйству, когда миссис Фортескью сняла отдельный дом?
— Нет. Я уже была у них, когда приехала миссис Фортескью.
— Они с Талией ладили?
— Нет. Она все время ругала миссис Мэсси, что та мало делает по дому, мало готовит, много спит.
— Так миссис Фортескью поэтому сняла себе бунгало?
Беатрис кивнула.
— И из-за ссор между мистером и миссис Мэсси. Они тревожили миссис Фортескью. Здесь... поворот здесь.
Мы проехали еще мили полторы. Небольшая дорожка привела на поляну. Фары «дюрана» выхватили цементный фундамент разрушенного здания. Всякий хлам, битые бутылки, окурки и следы шин — ничего себе местечко.
Я выключил мотор и фары. Полная луна позволяла нам хорошо видеть друг друга. Лунный свет приглушил цвет помады и цветка в ее волосах. Я пристально разглядывал Беатрис. Одна моя половина восхищалась ею, вторая половина пыталась ее разгадать, сама же она смотрела в сторону.