По залу волной прибоя прокатилось возбуждение, и судья потребовал от присутствующих тишины.
Дэрроу продолжал, словно не замечая суматохи, причиной которой послужили его слова:
— Итак, лейтенант, вернемся к слухам, которые отравляли жизнь вам и вашей жене...
Келли произнес, выпаливая слова, как автоматический пистолет:
— Даже учитывая это признание, ваша честь, линия вопросов касательно дела Ала-Моана может быть признана только при условии поступления просьбы о признании невменяемости. И даже при этом любые сведения в отношении этого дела, сообщенные лейтенанту Мэсси его женой и другими людьми, являются показаниями с чужих слов и должны быть вычеркнуты из протокола.
— Ваша честь, — терпеливо проговорил Дэрроу, — мы ожидаем свидетельства того, что этот подзащитный был невменяем. Я не говорю, что он признается, что убил пострадавшего. Мы покажем, что, когда был произведен выстрел, оружие находилось в его руках... но знал ли лейтенант Мэсси, что он делает, это другой вопрос.
Судья Дэвис подумал и сказал:
— Мистер Келли, адвокат строит защиту на основании невменяемости и на том, что дающий сейчас показания свидетель произвел роковой выстрел. Это открывает дорогу свидетельским показаниям, которые могут выявить состояние психики подзащитного.
— Я снимаю свое возражение, ваша честь, — сказал Келли. — Однако мы хотели бы узнать, в какого рода состоянии невменяемости, по вашему утверждению, находился лейтенант Мэсси, когда выстрелил.
Дэрроу отозвался:
— Полноте, мистер Келли, вам наверняка известно, что даже ведущие эксперты используют разные термины для одних и тех же психических расстройств. Ваша честь, могу я возобновить допрос свидетеля?
— Можете, — сказал судья.
Келли, растерявшийся, похоже, в первый раз, вернулся на свое место.
Дэрроу шаг за шагом заставил Томми рассказать о том, как зародился и утвердился замысел похищения — от разговора с тещей до первой встречи с Джоунсом и Лордом.
— Целью вашего плана было убийство потерпевшего?
— Конечно нет!
Наконец Дэрроу дошел до того момента в рассказе Томми, на котором прервал его во время первого разговора на «Элтоне».
Теперь наконец, в суде, я услышу «правдивую» историю.
— Я приехал к дому миссис Фортескью, заехал в гараж, — сказал Томми. — Войдя в дом, на кухню, я достал из стола пистолет Джоунса.
— Тридцать второго калибра?
Без всякого выражения, отвечая с автоматизмом машины, Томми продолжал:
— Тридцать второго калибра, да, сэр. Я позвал: «Заходите... майор Росс здесь». Кахахаваи по-прежнему думал, что едет на встречу с майором. Я снял темные очки и перчатки — маскировку под шофера, и все мы прошли в гостиную, Кахахаваи усадили на стул. Вошли миссис Фортескью и Лорд. Он встал в стороне, а я подошел к Кахахаваи. Пистолет был у меня в руке.
— А где был Джоунс?
— Миссис Фортескью попросила его побыть на улице и проследить, чтобы нам не помешали. Я снял пистолет с предохранителя, хотел напугать его. Я спросил: «Ты знаешь, кто я?» Он ответил: «Думаю, да». Тогда я сказал: «Ты солгал в суде, но теперь ты расскажешь всю правду». Он нервничал, дрожал. Сказал, что ничего не знает. Я спросил, где он был ночью двенадцатого сентября, и он ответил, что на танцах в Вайкики. Я спросил, когда он оттуда ушел, а он сказал, что не знает, был пьян. Я спросил: «Где вы подобрали ту женщину?» Он ответил: «Не было у нас никакой женщины». Я сказал, что ему лучше сказать всю правду. «Кто ее ударил?» — «Никто ее не бил». Я сказал: «Расскажи, как ты ехал домой?», и он назвал мне много улиц, но я не знаю их названий, поэтому подождал, пока он закончит, а потом сказал: «Ты, кажется, был боксером-профессионалом?» Он кивнул. Тогда я сказал: «Теперь понятно, откуда ты знаешь, куда ударить женщину, чтобы одним ударом сломать ей челюсть». Тут он по-настоящему занервничал, облизал губы, ему стало не по себе, и я сказал: «Хорошо, если ты не хочешь говорить, мы тебя заставим. Ты знаешь, что случилось с Идой на Пали?» Он ничего не сказал, только дрожал, нервничал. А я сказал: «То, что было с ним, ничто по сравнению с тем, что будет с тобой, если ты прямо сейчас не расскажешь всю правду». Он сказал: «Я ничего не знаю». Тогда я сказал: «Ладно, Лорд, иди и приведи ребят. Мы его обработаем, и он все нам расскажет». Кахахаваи попробовал встать, но я толкнул его обратно и сказал: «Ида заговорил и много чего о тебе рассказал. Сейчас придут ребята и вышибут из тебя дух».
Голос у Томми задрожал.
— Кахахаваи трясся на стуле, — продолжил Томми, — и я сказал ему: «У тебя есть последняя возможность сознаться... ты же знаешь, что твоя банда там была!» Он, должно быть, битья боялся больше, чем пистолета, который был у меня в руках, потому что крикнул: «Да, мы это сделали!»
Дэрроу помедлил, давая возможность присутствующим прочувствовать момент. Наконец он спросил:
— А потом?
— Это последнее, что я помню. О, я помню то, что встало у меня перед глазами — разбитое лицо жены, как он бьет ее в ответ на мольбу о пощаде и этим ударом ломает ей челюсть.
— Когда вы говорили с ним, пистолет был у вас в руках?
— Да, сэр.
— Вы помните, что вы сделали?
— Нет, сэр.
— Вы знаете, что стало с пистолетом?
— Нет, сэр.
— Вы знаете, что стало с вами?
— Н-нет, сэр.
Томми с трудом проглотил комок в горле, казалось, он сдерживает слезы.
Дэрроу остановился перед жюри присяжных, руки сложены на груди, плечи ссутулены. Он дал своему клиенту несколько мгновений, чтобы собраться, затем спросил:
— Вы помните что-нибудь о поездке в горы?
— Нет, сэр.
— С какого момента вы что-то помните?
— Я сижу в машине на загородной дороге. Подходят какие-то люди и спрашивают о теле.
— Вы помните, как вас отвезли в отделение полиции?
— Не совсем ясно.
Дэрроу вздохнул, кивнул. Подошел к Томми и похлопал его по руке, потом сказал, отходя к столу защиты:
— Свидетель ваш, сэр.
Келли поднялся и спросил:
— Вы гордитесь своим южным происхождением, лейтенант Мэсси?
Дэрроу почти вскочил на ноги:
— Протестую! Несущественно, имеет целью обвинить свидетеля в расистских взглядах.
— Ваша честь, — сказал Келли, — если защита может исследовать состояние ума подзащитного, у обвинения, естественно, есть такое же право.
— Можете спрашивать, — сказал судья, — но не такими словами... вопрос некорректен, так как предполагает, что все южане предвзяты в расовом отношении.
Келли близко подошел к Томми.
— Вы помните, как миссис Фортескью сказала журналисту, что вы с ней «провалили дело»?
— Естественно, нет.
— Джозеф Кахахаваи казался напуганным?
— Да.
— Он умолял о пощаде?
— Нет.
— Он бросился на вас?
— Нет.
Келли принялся медленно ходить взад и вперед перед присяжными.
— А потом миссис Фортескью, Джоунс или Лорд рассказывали вам, как вы себя вели и что делали после того, как выстрелили?
— Миссис Фортескью сказала, что я просто стоял и молчал. Она увела меня на кухню и попыталась заставить выпить, но не смогла.
— А что о сделанном вами сказал Джоунс?
— Он был не очень-то доволен.
— В самом деле? — Келли смело возвысил голос. — Почему? Потому что вы только один раз выстрелили в Кахахаваи?
— Нет. Он сказал, что я вел себя как последний дурак.
Келли притворно изумился.
— Матрос разговаривал с вами в подобном тоне?
— Да... и я обиделся.
Келли вздохнул. Прошелся. Потом повернулся к Томми и спросил:
— Кто-нибудь из ваших товарищей-заговорщиков сказал вам, зачем они взяли вас в горы?
— Да... Миссис Фортескью сказала, что мне нужно подышать свежим воздухом.
Келли закатил глаза и жестом отпустил Томми.
— Свидетель свободен.
Томми сошел со свидетельского места и с высоко поднятой головой направился к столу защиты. Дэрроу кивнул ему и улыбнулся, словно хваля за отлично выполненную работу. Кое-что действительно получилось неплохо, но мальчишеская обида на замечание матроса-подельника и неубедительное объяснение, что его взяли «подышать свежим воздухом», когда поехали избавляться от трупа, были не самыми блестящими моментами.