— Ваша честь, — сказал Дэрроу, — могу я предложить, чтобы мы на сегодня закончили и на этот раз не подвергали свидетельницу перекрестному допросу?
Келли уже направлялся к свидетельскому месту.
— Ваша честь, у меня всего несколько вопросов.
— Мы продолжим, — сказал судья.
Когда Келли подошел к ней, Талия переменила положение на стуле. Ее тело, казалось, застыло, взгляд стал вызывающим, губы изогнулись в слабой, оправдывающейся улыбке. Занявший свое место за столом защиты Дэрроу улыбнулся ей и кивнул в знак поддержки, но я знал, что старик обеспокоен — я заметил, как сузились его глаза.
— Миссис Мэсси, вы помните, как к вам в дом пришли капитан Макинтош и другие полицейские?
— Да. — Тон у нее стал надменным.
— В это время раздался телефонный звонок, на который ответил Джоунс?
— Нет. — Ее улыбка превратилась в ухмылку.
Прямо на наших глазах благородная оскорбленная жена превращалась в злобную, стервозную девчонку.
— Вы совершенно уверены, миссис Мэсси? — Келли оставался холодно вежливым.
Она скованно двинулась на стуле.
— Да.
— Что ж, возможно, трубку взяли вы, а Джоунс спросил, кто звонит.
— Нет.
— Кто такой Лео Пейс?
— Лейтенант Пейс — командир подлодки С-34.
— Командир вашего мужа на подводной лодке.
— Да.
— Вы помните, как Джоунс подошел к телефону и сказал: «Лео... тебе придется помочь Мэсси выбраться из этого. Помоги всем нам из этого выбраться». Слова такого содержания.
— Нет! Джоунс никогда бы не обратился к офицеру по имени.
— Но разве Джоунс не называл в присутствии полиции вашего мужа «Мэсси»?
— Он не посмел бы сделать этого в моем присутствии!
Я взглянул на Дэрроу, он сидел с закрытыми глазами. Эта фраза была столь же плоха, как и похожее замечание Томми об обиде на фамильярность со стороны матроса, который помог ему осуществить похищение.
— Миссис Мэсси, разве вы не дали указания своей служанке, Беатрис Накамуре, сказать полиции, что Джоунс пришел в ваш дом не в десять, а в восемь?
— Нет.
— В самом деле. Я могу вызвать мисс Накамуру для дачи свидетельских показаний, если пожелаете, миссис Мэсси.
— Я не это ей сказала.
— А что вы ей сказали?
— Я велела ей сказать, что он приехал вскоре после того, как она пришла на работу.
— И во сколько же?
— В восемь тридцать.
Талия демонстрировала свое замечательное умение изменять время. В конце концов, это была та же самая женщина, которая покинула «Ала-Ваи Инн» — по разным показаниям — в полночь, в половине первого, в час и, наконец, по просьбе копов, которым нужно было свести концы с концами, в одиннадцать тридцать пять.
— Что стало с пистолетом, который отдал вам Джоунс?
— Не знаю.
— Он пропал? Вы полагаете, кто-то украл его из вашего дома?
— Я не знаю, куда он делся.
Келли понимающе улыбнулся присяжным и снова повернулся к свидетельнице.
— Вы показали, миссис Мэсси, что ваш муж всегда был добр к вам, заботился о вас... что вы никогда не ссорились.
— Совершенно верно.
— Будучи сам женатым человеком, не могу не удивиться. Брак без конфликтов — это большая редкость. Вас можно поздравить.
Говоря это, Келли подошел к столу обвинения, где его помощник вручил ему какой-то документ. Улыбаясь себе под нос, Келли пробежал документ глазами и вернулся к свидетельскому месту.
— Вы когда-нибудь обследовались на предмет психопатии в Гавайском университете, миссис Мэсси?
— Да, — ответила она, и взгляд у нее стал напряженным.
— Это ваш почерк? — Келли небрежно передал ей листок бумаги.
Бледное лицо Талии покраснело. Она не разрумянилась или вспыхнула, она засверкала яростью.
— Это конфиденциальный документ! Личное дело! — Она размахивала перед ним листком. — Откуда вы его взяли?
— Я здесь для того, чтобы задавать вопросы, миссис Мэсси, а не отвечать на них. Итак, это ваш почерк?
В ответ на вопрос, заданный негромким монотонным голосом, раздался резкий визгливый крик:
— Я отказываюсь отвечать! Это частные взаимоотношения между врачом и пациентом! У вас нет права обнародовать это перед подобным открытым судом...
— Человек, который дал вам этот вопросник, является врачом?
— Да!
— А разве он не просто преподаватель университета?
Но больше Талия ничего не сказала. Вздернув подбородок, с вызывающим видом она разорвала документ на две части. Глаза Келли расширились, но он промолчал, стоя со сложенными руками. Рот его был приоткрыт в подобии улыбки, пока он смотрел, как раздражительная свидетельница продолжает терзать бумагу, разрывая ее на мелкие кусочки. Затем, движением кисти руки, она швырнула клочки в сторону, и они посыпались, как снежные хлопья под аплодисменты зала и одобрительные свистки некоторых женщин.
Судья Дэвис так громыхнул своим молотком, что ручка с треском сломалась. Зал суда затих. В то время как белым женщинам из числа зрительниц понравилась эта сцена, присяжные сидели, застыв в мертвом молчании.
Талия, которую еще не отпустили со свидетельского места, сбежала с возвышения и бросилась к столу защиты в объятия мужа.
Келли, смакуя момент, стоял и смотрел на устилавшие пол обрывки конфиденциального документа.
— Спасибо, миссис Мэсси, — сказал он. — Спасибо, что вы наконец раскрыли свое истинное лицо.
Дэрроу поднялся, взмахнув рукой.
— Вычеркните это из стенограммы!
Недовольно разглядывавший сломанный молоток, который он все еще держал в руках, судья Дэвис сказал:
— Это будет вычеркнуто. Мистер Келли, суд считает ваши выражения нежелательными.
И все было бы хорошо, если бы Талия не испортила все одной фразой, обращенной к мужу, в чьих объятиях она сейчас находилась, и произнесенной так, что она дошла до самого последнего ряда Маленького Театра.
— Какое он имеет право говорить, что я тебя не люблю? — всхлипнула она. — Все знают, что я тебя люблю!
Дэрроу закрыл глаза. Жена его клиента просто-напросто раскрыла содержание уничтоженного ею документа.
А тем временем миссис Фортескью смотрела, прикладывая к глазам платочек, как Томми целует Талию, сплетясь с ней в страстном объятии, которое послужило бы хорошим финалом для фильма, но только эта судебная драма еще не окончилась.
На следующий день Дэрроу представил суду двух своих экспертов в области психиатрии, которых он выписал из Калифорнии, — доктоpa Томаса Дж. Орбисона и доктора Эдварда X. Уильямса, знаменитых участников суда над Уинни Рут Джадд.
Орбисон, румяный, представительный седеющий мужчина в очках в металлической оправе и со слуховым аппаратом, описал невменяемость Томми Мэсси как «исступление с временным автоматизмом».
Дэрроу улыбнулся присяжным, поднял бровь и повернулся к своему эксперту.
— Переведите это для тех из нас, кто не изучал медицину, доктор.
— Автоматизм — это состояние ослабленного сознания, приводящее к тому, что его жертва ведет себя в автоматической или рефлексивной манере. В случае с лейтенантом Мэсси это было вызвано психологическим напряжением.
— Непрофессиональным языком, доктор.
Губы Орбисона дернулись в нервной улыбке, от которой дернулся уголок его левого глаза.
— Лейтенант Мэсси двигался как во сне, не сознавая, что происходит вокруг него.
— Вы упомянули «психологическое напряжение», доктор, которое послужило причиной такого состояния. Что это было?
— Когда Кахахаваи сказал: «Мы это сделали», эти слова послужили психической бомбой, взорвавшейся в мозгу лейтенанта Мэсси, и послужили причиной шоковой амнезии.
— Он был невменяем сразу перед выстрелом и после него?
Орбисон кивнул и снова скривил губы в своей улыбке.
— Он стал невменяемым в тот момент, когда услышал последние слова Кахахаваи. Дэрроу сказал:
— Спасибо, доктор. Свидетель ваш.