Дорога… Глаза бы на нее не смотрели! Опостылевшая, надоевшая до чертиков, но никуда от нее не деться. Однообразные, бесконечные ли. Топот копыт, запах кожи и лошадиного пота. Даже когда Тэруко закрывала глаза, она снова видела ямы и колдобины на утоптанном тракте. И ночами, ей снилась проклятая дорога в клубах пыли.
Победы принца не радовали. С каждым новым городом Джин становился все мрачнее.
- Мин что-то затевает, - поделился он, когда Тэруко пристала с расспросами. - Мы ни разу не встретили серьезного сопротивления, только местные гарнизоны. У него почти сорок тысяч человек. Где они все?!
- Ждут на подступах к столице? - предположила Тэруко. - Но это глупо…
Нет ничего глупее, чем отдать врагу страну со всеми ресурсами и людьми, а потом надеяться победить.
- Вот именно. Мин не военный, но он не идиот. И у его генералов есть голова на плечах.
Но что бы ни двигало узурпатором - глупость или тонкий расчет, старший принц аль Самхан спешил воспользоваться возможностью и методично присваивал город за городом.
Хоть принц и настоял, чтобы Тэруко ночевала в его палатке, они почти не общались. Ему всегда было некогда, он всегда куда-то спешил. Принимал доклады, отправлял письма, отдавал приказы. Джин приползал в палатку, чтобы рухнуть на циновку, проспать несколько часов, обняв Тэруко, и снова умчаться. Ни задушевных разговоров, ни ласк. Ничего серьезнее поцелуев.
Его можно было понять. И все же Тэруко чувствовала, что начинает по-настоящему ненавидеть эту войну.
Для всех прочих она продолжала оставаться оруженосцем Рю. Пару раз офицеры пытались пошутить по поводу ее переезда в палатку принца. Это было неприятно, но девушка сдерживалась. Понятно, что на каждый рот замок не навесишь.
А вот Юн этого не понимал.
Услышав первую сальную шуточку подобного рода, он взбесился и потребовал, чтобы похабник попросил у Рю прощения.
- С чего бы мне извиняться за правду? - лениво спросил десятник - здоровый мужик, вдвое больше и старше Юна. - Я бы и сам этого оясимского парнишку нагнул - больно хорош. Ну чисто девочка, грех не всунуть.
Окончательно потерявший терпение оруженосец все-таки полез в драку. И получил от души, без скидок на юный возраст.
- Зачем ты с ним связался? - упрекнула его Тэруко, смазывая его синяки. Разукрасил десятник Юна от души, всеми оттенками фиолетового.
- Захотелось. Еще раз скажет, снова врежу!
- Дурак ты. Он же сильнее.
Юн упрямо мотнул головой.
- И что? Пусть держит свой поганый язык за зубами, - неожиданно зло и с какими-то очень взрослыми мужскими интонациями отозвался он. - Если кто посмеет про тебя гадости говорить - получит в морду.
Тэруко вздохнула и отправилась жаловаться Джину. Тот выслушал и кивнул. На следующий день сволочной десятник был бит палками и разжалован в рядовые. За драку.
А с Юном продолжало происходить что-то странное. Тэруко готова была поклясться, что приятель ее опекает и охраняет. Он постоянно терся рядом, перехватывал у нее тяжелую работу, следил, чтобы принцессе достался кусок поаппетитнее при раздаче. И вообще всячески заботился. Как мог.
Вот только общаться с оруженосцем теперь стало сложно. Разговаривая с Тэруко всегда бойкий, не лезущий за словом в карман мальчишка отчаянно смущался и становился косноязычным. И смотрел на нее как-то странно. Ну, почти как на Джина.
- Это ты ему велел? - спросила она у принца как-то вечером.
- О чем ты?
- Ты велел Юну опекать меня.
- Я? Нет… - Джин нахмурился. - Кстати, хорошая идея.
А сам Юн, стоило с ним завести разговор об этом, покраснел и сбежал.
К сражениям Джин ее не подпускал и близко. Специально несколько раз повторил, что категорически запрещает, и если она полезет в битву, в тот же день отправится на родину. Так что все, что оставалось Тэруко - это перевязывать раненых, обеззараживать воду, чтобы не допустить новой эпидемии и помогать на лагерных работах.
Она так и не решилась спросить у принца, кто она для него. Что он собирается делать, когда война подойдет к концу? Каждый день хотела, каждый день обещала себе задать вопрос. И молчала. Оправдывалась перед собой, что Джин слишком устал для серьезных разговоров.
Джин действительно уставал. Он осунулся, почти перестал шутить, порой засыпал, сидя над чашей с рисом, и часто смотрел сквозь Тэруко, словно она была прозрачной.