Рация снова зажужжала, огонек замигал.
— С нами хотят поговорить, — сказал профессор, осклабившись. — Кажется, они восприняли нас серьезно, племянничек! Слушаю, — произнес он в микрофон, не сводя глаз и ствола с прохода между скалами.
— Здравствуйте, профессор!
Голос был тот же, что слышался из динамика в предрассветные часы. Тогда говоривший представился, как Вотчер — трудно было не вспомнить тембр и интонации. Даже уверенности в голосе не убавилось, хотя любой командир, потерявший уже семерых из двенадцати подчиненных, должен был чувствовать себя не совсем уютно.
— Здравствуй, Вальтер, — сказал Кац в ответ, стараясь, чтобы в голосе не была слышна отдышка. Все-таки возраст давал о себе знать, удержать дыхание после стометрового спурта на жаре Рувим уже не мог. — Ты, наверное, рад меня слышать?
Некоторое время рация шипела вхолостую — с той стороны переваривали информацию, размышляли, как себя вести.
— Конечно, рад, профессор! — отозвался наконец голос Ботчера. — Хоть знаю я вас недолго, но такое знакомство со столь известным человеком всегда приятно. Заранее сожалею, что будет оно коротким…
— Мне тоже жаль, — поддержал насмешливый тон собеседника дядя, и легкая ирония, слышавшаяся в его голосе, настолько контрастировала с напряженным выражением вспотевшего лица, что Шагровский в очередной раз подивился тому, как владеет собой этот близкий ему, но совершенно незнакомый человек. — Но что поделаешь? Я понимаю, что в итоге один из нас должен будет уступить позицию другому… Кстати, Вальтер, хочу вас спросить: что же вы так жестоко обращаетесь с телами погибших товарищей? Просто страшно смотреть…
Вальтер хмыкнул.
— Странный вопрос. Я полагал, что мы оба прагматики. Они же мертвы, не так ли? А мне нужно достать вас… Что поделать, профессор Кац? Чисто деловой подход.
— Смотри за верхушками скал, Валек, — произнес дядя негромко, отпустив клавишу передатчика уоки-токи. — Если что — стреляй. Он заговаривает нам зубы…
— Не хотите ли послушать мои предложения? — спросил немец тем же дружелюбным тоном. — Ведь нельзя вечно тянуть партию? Ясно, что ваша позиция проигрышна…
— Будете предлагать сдаться?
— Буду.
— Не тратьте время, Вотчер.
— Вы же понимаете, что ваше поражение — вопрос нескольких часов.
— Спешите? — спросил Рувим. — Конечно же, спешите… Вы, наверное, и два дня назад думали, что справитесь за несколько часов? И как? Получилось?
— Практически — да.
— Не думаю. Практически у вас получилось убить безоружных ребят из моей экспедиции. И больше ничего.
— Странно, — Вальтер превосходно владел собой. Интонации его оставались неизменны, разве что в плавной английской речи вдруг проявился небольшой немецкий акцент. — Это у меня ничего не получилось? Вы, господин Кац, отрезаны от людных мест. С вами ваш племянник, к которому у меня теперь личный счет, и ваша ассистентка. Я видел использованные шприцы, ватные тампоны с кровью, значит, кто-то из вас ранен. Вам временно повезло, не более того. Но везение потому и называют везением, что оно заканчивается. А после него наступает суровая реальность. И эта реальность такова: через час, два или три я вас достану. Вы убили моих людей, но не всех, Кац, далеко не всех. Вы и не понимаете, какие силы за вас взялись. У мертвой селедки в бочке с солью шансов выжить больше, чем у вас…
— И поэтому я должен сдаться? — спросил Рувим.
— Я не могу предложить вам жизнь, — сказал Вотчер. — У меня нет на это права. Звучит банально, но ничего личного, профессор. Есть приказ. Он будет выполнен. Но я могу предложить мгновенную смерть. Если же мне придется за вами побегать, смерть будет очень нехорошей…
Шагровский увидел шевеление на скале, закрывавшей ущелье слева. Она была значительно ниже той, что справа. Он бы и сам выбрал для подъема именно ее. Валентин располагался в густой, почти непроницаемой тени, отбрасываемой крупным валуном, и рассмотреть его можно было только через мощную оптику, и то, если знать, хоть приблизительно, местоположение.
Разогретый пластик приклада коснулся щеки — Шагровский взял замеченное шевеление на прицел, еще не решив, будет ли стрелять.
— Я вот все думаю, — дядя уловил движение Валентина и медленно кивнул головой. — Сколько времени у тебя еще осталось, Вальтер? Ну, не могут здешние власти долго ничего не предпринимать в такой ситуации — с кем бы твои хозяева не договорились. День, два, от силы три — и все. Это уже предел лояльности — потом тут начнутся такие пляски с бубнами, что я бы даже врагу не посоветовал дожидаться их результата. Это моя страна, моя армия. Пока они молчат по приказу, поверь, молчат с недоумением, но потом… Особенно, когда, за кем ты бегаешь, а мое имя в войсках знают очень хорошо! Да у Бен-Дадена в центре Иерусалима будет больше шансов выжить, чем у тебя, в какую бы щель ты не забился. Тебя даже не разорвут, тебя разнесут на молекулы…