Рувим взглянул на часы.
— Так что, Вальтер, спасибо за предложение, но мы еще повоюем. Все по-честному — успеешь ты, повезло. Не сумеешь — не обессудь. Странно, что ты не пообещал нам жизни за рукопись. Ведь мог пообещать…
— Ты бы поверил? — спросил Вотчер.
— Конечно же — нет…
Теперь Шагровский был уверен, что уловил движение. Наверху скалы, прячась за невысоким гребнем из красного здешнего камня, крался человек. Задержав дыхание, как когда-то учил его проводник-якут в Хабаровском крае, Валентин совместил целик, мушку и силуэт, а потом плавно потянул за спуск.
Раз — два — три!
Автомат, поставленный на стрельбу короткими очередями, дернулся в руках, выплюнув три пули подряд. Отдача была невелика, Шагровский легко вернул ствол на исходную прямую прицеливания и снова нажал на триггер.
Раз — два — три!
Расстояние для прицельного огня из короткоствольного оружия было почти предельным: сто шагов — это та дистанция, на которой автомат, спроектированный для ближнего боя, становится неэффективным, пригодным только для стрельбы по площадям. Но внешность трофейного бельгийского чуда, случайно попавшего в руки Шагровского этой ночью, была обманчива.
Походивший на фантастический бластер из дешевого телесериала пистолет-пулемет был создан как оружие, способное поражать противника в бронежилете средней степени защиты на расстоянии двух сотен метров, изготовлен на заводе фирмы FM Herstal неподалеку от Брюгге, куплен полицией Саудовской Аравии шесть лет назад для экипировки отряда специального назначения и благополучно передан подразделению под командованием Вальтера перед самым началом операции.
Высокоскоростные пули прошили сухой воздух пустыни, как по линейке — отклонившись на несколько миллиметров от заданной траектории. Четыре из шести прошли мимо, но одна из пуль первой очереди ударила в камень и бросила мелкую крошку в лицо поднявшемуся на скалу стрелку.
Осколок гранита рассек ликвидатору бровь, тот выругался, зажимая рану рукой, склонил голову, и последняя, шестая пуля попала ему в плечо — между шеей и ключицей, в самый край жилета. Заостренный стальной наконечник прошил кевлар, словно нейлоновую ночную рубашку. Потеряв только часть своей сумасшедшей скорости, убойный снаряд пронзил тело стрелка сверху донизу и уже на излете застрял в позвоночнике у самого копчика.
Слово «fuck» было последним произнесенным при жизни двадцатисемилетним уроженцем ЮАР, а с такими словами, как известно, в рай не пускают.
Ни профессор, ни Валентин не были уверены в попадании — просто шевеление на вершине скалы прекратилось.
— В кого стреляешь? — спросил Вальтер насмешливо.
— Вот уж не знал, что у тебя в команде есть скалолазы… Не бережешь ты людей, Вотчер, не бережешь… Так скоро один останешься.
— Вотчер я для коллег, — поправил дядю невидимый собеседник. — Для тебя я Вальтер, раз уж ты решил, что знаешь, как меня называть. Не путай. О моей команде не волнуйся. Каждый из них знает, на что и за что идет. И людей у нас больше, чем ты можешь предположить.
— Он тянет время, — сказал Шагровский одними губами. — Он хочет, чтобы мы оставались здесь. Ждет чего-то…
Кац кивнул.
— Лучше бы ты нанял настоящих профи, — произнес он в микрофон рации, — а не брал тех, кто подешевле. Ты потерял двоих в ночь нападения на мою экспедицию, еще четверых мы прикончили вчера в пустыне. Трупы еще двоих я с удовольствием разглядываю сейчас без бинокля, а еще один твой профессионал, тот, который вообразил себя скалолазом, начал вялиться на солнышке минуту назад. Счет девять-ноль в нашу пользу. Тех, кого ты убил из-за угла, я тебе не зачитываю! Хорошая арифметика, как ты полагаешь? Нравится? Вас же всегда двенадцать, Вальтер? И ты — тринадцатый? Символично… Тринадцать — чертова дюжина. За пределами добра и зла. Тринадцать минус девять — четыре. Всего — четыре! Мне кажется, ты ошибся с выбором объекта. И с профессией тоже. Тебе, Вальтер, надо было бы быть парикмахером…
— Почему парикмахером? — спросил немец, и в его интонации наряду с удивлением уже сквозило нешуточное раздражение, чтобы не сказать злость.
Валентин понял, что дядюшка старается выбить противника из колеи, вынудить на слова и действия, которые были бы невозможны в трезвом уме и рассудке. И задумка могла оказаться успешной.