— А, может быть, все представили, как очередные разборки? — предположила девушка, перешнуровывая ботинок. — Например, разборки русской мафии с торговцами древностями? Или еще что-нибудь такое же? Ведь раньше такое случалось…
— Возможно. Но все равно надо решать на самом высоком уровне. И долго такая ложь не проживет.
— А если им не надо долго? — Валентин не мог представить себе здешние расклады, но в родной Украине спрятать можно было все что угодно и на какой угодно срок. Как и в России. Как и в Белоруссии. Как и в Молдове, Казахстане и любой другой постсоветской стране. Были бы деньги, здоровая наглость и политическая воля, и события не попали бы на страницы газет или на ТВ-экраны.
Понятно, что в Израиле скрыть события такого масштаба труднее, но Шагровский, проработавший в медиа не один год, отдавал себе отчет, что люди везде одинаковы и там, где нельзя кого-то подкупить, там можно запугать, и, наоборот…
А уж если в игру вступают более-менее весомые политические силы, закон о свободе информации стоит не дороже той бумаги, на которой напечатан! Везде есть свои «важные государственные соображения», и совсем не факт, что те люди, которые эти соображения высказывают, не имеют своего мнения насчет событий в Мецаде. Выводы делать было не из чего, но и простые предположения наводили на печальные мысли.
— Если им не надо надолго, то нас, конечно, это устраивает больше, — отозвался Кац. — Только кажется мне, что для нас и ненадолго — очень большой срок. Во всяком случае, до конца этого «ненадолго» надо дожить. Ну, мальчики и девочки, если память меня не подвела, то нам до моего гашаша часа полтора-два пути — по седлам! Как говорил мой русский друг Беня Борухидершмоер, большой любитель верховой езды, — только идиоты думают, что яйца бьются исключительно о сковородку!
Валентин рассмеялся, а Арин с недоумением посмотрела на дядю Рувима, но вопросов задавать не стала.
Профессор, кряхтя, встал и с трудом разогнул спину.
— И он был прав, черт подери!
Валентин взобрался на квадроцикл, стараясь не кривить лицо. Шутка родственника была, что называется, в самую точку, но — куда деваться? Впереди были еще несколько десятков километров пути, в конце которого беглецов ждала неизвестность.
Глава 12
Иудея. 70 год н. э.
Крепость Мецада.
Бен Яир лично руководил тушением пожара, но даже самый отъявленный глупец мог понять тщету его усилий — попавшая на угли вода взлетала к небу облаками белого пара. Жар от горящих бревен был нестерпим, воздух и скалы раскалены пламенем до той степени, что упавшая на камни капля пота с шипением исчезала, не оставляя следа.
Слишком близко подошедшие к огню люди едва не теряли сознание, но оставались в живой цепочке, протянувшейся от ближайшей цистерны до подпорной стены, на глазах защитников превращающейся в груду углей. Вождь осажденных, последний вождь восстания, покрытый копотью, с нечистой обожженной бородой и красными от дыма глазами, метался перед стеной огня, поливая раскаленные бревна из кожаного ведра. Он не подавал пример и делал бы то же самое, даже если бы остался один — Элезар не знал слова «сдаться», и никогда, даже в самые страшные минуты, не признавал поражения.
Вдохнув раскаленный, смешанный с мельчайшими частицами пепла, воздух, Иегуда закашлялся и спустился со стены, откуда осторожно наблюдал за действиями противника.
Носить воду он уже не мог: первые же двадцать минут работы в цепочке измотали его до полусмерти — давал о себе знать возраст. Старик несколько раз уронил ведро, подвернул ногу, захромал… Горло схватило — словно кто-то невидимый вцепился ему в кадык и сжал шею, перекрыв дыхание. Кашель скрутил Иегуду, он заперхал, засвистел грудью и проковылял в тень под стеной, надеясь, что внутри ничего не лопнет и он сможет отдышаться в стороне. Палящее солнце и жар пылающих бревен плавили мозг, кожа шла пузырями, и из носа начала сочиться черная густая кровь. Глядя на окровавленную ладонь, он было подумал, что наступили последние минуты жизни, и судорожно вцепился в кожаный чехол, что носил на ремне под кетонетом.
Блоки стены, к которым он привалился, казались прохладными. Благословенная тень! Иегуда медленно согнул хрустнувшие колени и сел. Мелкое каменное крошево впилось в кожу ягодиц, а, казалось, что в сами кости. Но чувствовать боль означало жить! Жить! Ему все еще хотелось жить! Значит, время еще не пришло.