— …Яхве-э-э-э-э-э-э-э-е! — проорал бен Яир, задирая бороду к горячему небу, наполненному невесомым серым пеплом. Пепел кружил над Мецадой, словно мириады мух — такие же вихри танцевали над Ершалаимом, когда пожар пожирал его белые стены и тысячи тел, гниющих на древних улицах.
Пламя гудело, свистело в скалах, как в горне кузнеца.
Повинуясь неслышным из-за шума командам, римские отряды внизу задвигались — солдаты готовились откатить осадные башни вниз, убрав их прочь с Левка. Вот, оставив у подножия оружие и щиты, к башням двинулась первая полусотня. Вот за несколько мгновений построилась и освободила руки вторая. Осадные машины уже курились дымками, тем воинам, что оставались внутри, явно приходилось несладко — листы металла, которыми были окованы фасад и боковины, от пламени приобрели темный синюшный цвет с радужными разводами.
Победа, которая только что была невозможна, вдруг встала рядом с защитниками Мецады. Рука Бога управляла ветрами и огнем, превратив пламя в карающее оружие восставших. Вниз, не причиняя врагу вреда, летели камни.
Римляне уже готовились начать откатывать первую машину, когда Бог передумал…
Ветер стих, горящая стена втянула в обугленное нутро свои смертоносные щупальца, и в первый момент Иегуде показалось, что наступила полная тишина. Но и тишина, как и победа, оказалась иллюзией! Мир снова взорвался звуками, страшной какофонией войны — лаем команд, скрежетом осей, ударами молотов по клиньям и отчаянными криками осажденных.
Римляне назвали бы это Провиденьем, а иудеи — страшной катастрофой! Бог, только что выступавший на стороне осажденных, отвернулся от погибающей крепости. Штиль оказался недолог. Снова задуло, но на этот раз в другую сторону — на юг — и замершее в нерешительности пламя взвилось над стеной, словно прыгающий на добычу лев, чтобы обрушиться вовнутрь крепости. Его языки на пробу лизнули выбеленную солнцем почву, заставили людей шарахнуться прочь и искать спасения вдали от огня, и сразу же, без малейшей паузы, пожар вцепился клыками в тело Мецады.
Бен Яир замер на стене, так и не закончив своего безумного танца.
Несколько мгновений он глядел на то, как пламя поедает свою законную добычу, а потом повернулся, мазнув взглядом по Иегуде, спрыгнул вниз, в дрожание раскаленного воздуха, и пошел прочь от пожара, примерявшегося пожрать его. Волосы на голове сикария дымились, борода подернулась серой пенкой, а глаза были пусты и мертвы — казалось, зрачки поглощают свет дня и прячут его в глубине души бен Яира, черной от засохшей крови жертв.
Глава 13
Израиль. Тель-Авив. Наши дни.
Тот самый, похожий на мышь, человек по имени Морис, который в свое время нанял Карла Шульце в брассерии на бульваре Капуцинов, сидел на Тель-Авивском променаде перед стаканом холодного апельсинового фреша с раскрытым лэптопом на коленях.
Электронное письмо, пришедшее к нему с анонимного сервера (расположенного, кстати, в городе Аделаида, в Австралии), заставило его задуматься.
На самом деле содержание письма было простым и понятным. Ну, что можно не понять во фразе: «Действуйте на Ваше усмотрение»? Но именно эта кажущаяся простота ввергала Мориса в некоторое подобие ступора.
Действовать на «усмотрение» означало, что его наниматели перекладывают на него всю ответственность за операцию. Практически Первый самоустранился, зато Морис оказался на краю окопа, на четвереньках, с нарисованной на голой заднице мишенью — не самая лучшая позиция для человека, который работает не за идею, а за деньги.
Рассказывая Шульце, что у него есть возможность промазать только один раз, Морис говорил чистую правду — у Карла была только одна попытка. У самого Мориса попыток было две. Или, возможно, три. Но не больше, а сколько именно безнаказанных промахов позволят ему наниматели, Морис не знал. И знать не хотел. И задумываться не хотел. У него всегда все было в порядке. Он нанимал лучших из лучших — при неограниченном (в разумных пределах) бюджете это было нетрудно. Достаточно было знать нужных людей, а Морис имел доступ к информации. Он начинал службу на набережной Орфёвр[125], но быстро понял, что стал не на свою сторону. Начальство после некоторых случаев начало к нему внимательно приглядываться, и Морис дал согласие на перевод из Парижа в Марсель, и уже в Марселе, продолжая начатую в Париже партию, едва не попался на коррупции отделу внутренней безопасности. «Едва» не означает «совсем». Прямые улики Морис успел уничтожить, показаний против него никто не услышал. Делу ход не дали — нет, всё и всем было понятно, но для обвинения материалов собрать не удалось. Морис успел уволиться, и громкого скандала не получилось, но люди, которым он оказывал услуги, оказались очень благодарными.