— Вот, merde[126], — выругался Морис, не меняя благожелательного выражения лица.
Кафе было арабским, официанты, естественно, только мужчины. На улыбку месье с готовностью и нежностью отозвался тучный гарсон лет сорока, что Мориса, убежденного гетеросексуала, не порадовало.
— Перезвони, — сказал Морис в микрофон и повесил трубку.
Интересно, где сейчас герр Фромм-Шульце? Куда ж в этой маленькой стране надо забраться, чтобы не работала мобильная связь?
Когда Карл не вернул звонок через четверть часа, Морис заказал себе кофе по-арабски и маленькую рюмку ликера, сладкого и тягучего, как растопленная карамель. Принес заказ тот самый «нежный» официант и, пока он расставлял все на маленьком круглом столике, месье Морис задумчиво смотрел вдаль, на суда, спешившие на разгрузку в порт Ашдода. И лишь когда гарсон удалился прочь, сдержанно, но призывно покачивая бедрами, вздохнул и набрал еще один номер телефона.
— Алло, слушаю вас!
Трубку взяла женщина.
Морис не понимал, зачем Кларенс работает с женщинами, сам он предпочитал иметь дело с мужчинами, но каждый легат самостоятельно решал кадровые вопросы. В легионе, который прибыл сегодня утром в Тель-Авив, женщин было две. Одна молодая, до тридцати, славянской наружности, высокая, как модель; вторая чуть старше — на вид лет 35, маленькая, плотно сбитая, то ли испанка, то ли латиноамериканка, — тут Морис мог ошибиться. Он бегло видел обеих в фойе «Карлтона».
Трубку взяла латиноамериканка — голос низкий, достаточно сильный акцент.
— Привет, красавица, — сказал Морис без тени шутки в голосе. — Передай трубку Кларенсу.
— Слушаю… — голос у канадца был довольный.
Еще бы! Скорее всего, выспался, покупался, натрахался — иначе, зачем он возит с собой двух девок? — теперь можно и поработать!
— Это Морис.
— Шолом, — пошутил Кларенс.
— И тебе шолом, — откликнулся Морис. — Начинаем. Через полчаса в лобби. Два минивэна «Джи-Эм», черного цвета, эмблемы част-ного охранного агентства «Топ Дефенс» — желтое с синим. Не перепутаешь. Все, что нужно, будет внутри. Есть и бумаги, но если сильно нашумишь, бумаги не помогут.
— Да я понимаю, что это не лицензия на отстрел…
— Вот и хорошо, что понимаешь. Водители пригонят машины и уедут. Дальше сами.
— Дела… — протянул Кларенс. — А куда дальше? Или мне по радио объявить, кого разыскиваю?
Морис сделал паузу.
Трудно отвечать на вопрос, когда сам не знаешь ответа. Все концы были у Шульце, а он вне зоны связи. И тут, по идее, надо было бы ждать, а не суетиться, только времени на ожидание не было вовсе. До момента, как местные спецслужбы перестанут сидеть с закрытыми глазами, оставалось семь часов. Дальше действия на свой страх и риск. Если, конечно, не будет отсрочки, согласованной на высшем уровне. Один легион уже лег в этой сраной пустыне, а сейчас он, Морис, благополучно собирался загнать туда второй.
— Садитесь в машины и едете на Иерусалим. По дороге получите информацию. Возможно, я дам вам проводников.
— Я понимаю, что вопросы задавать глупо, но, все-таки, зачем такая спешка? Ведь ничего не подготовлено!
— Так сложились обстоятельства.
— Очень подробный ответ.
— Каждый знает ровно столько, сколько нужно.
— Это мои люди, Морис. Я не хочу подвергать их риску.
— Риск — это как раз то, за что вам платят деньги, — возразил Морис мягко. — И приказы от лица тех, кто эти деньги платит, отдаю я.
Теперь помолчал Кларенс.
— Хорошо, — ответил он чуть погодя. — Я тебя услышал. Через полчаса мои будут в лобби. Но если к тому времени, когда мы приедем в Иерусалим, у тебя не будет информации по ключевым вопросам, я ничего не смогу сделать. Обрати внимание — я не отказываюсь исполнять работу. Я не могу спланировать и провести акцию без базовых условий игры. Я не могу искать неизвестно кого и неизвестно где, о чем тебя и предупреждаю. Все. Роджер.
Трубка умолкла.
Нет, он был мужик что надо — бывший рейнджер с обширным боевым опытом, спокойный, как танк, и упорный, как верблюд, совсем даже не трус, хотя и не сорвиголова. Он пятнадцать лет руководил одним из европейских подразделений Легиона. Руководил успешно, с минимальными потерями, именно потому, что тщательно планировал операции и никогда ничего не делал, не имея представления о путях отступления. Один погибший подчиненный за все годы работы — это говорило о многом.