Римский гарнизон, который вырезали евреи, захватившие Мецаду в начале войны, едва насчитывал сотню воинов, но взять Иродово гнездо и тогда было почти безнадежным делом. Зелоты, зная об этом, в лоб штурмовать твердыню не стали, а вошли в крепость хитростью, под покровом ночной тьмы, бесшумно сняв часовых на Змеиной тропе. Из всех солдат, находившихся тогда на вершине, уцелел только один, да и тот чудом. Будь римлян не сотня, а больше, не потеряй они бдительность из-за кажущейся неприступности… Люди… Все решают люди! Не проспали бы тогда караульные, и сотня солдат могла дать атакующим достойный отпор, а уж пара тысяч человек, готовых драться до последнего живого, может испортить кровь весьма основательно!
— Я сам поведу легион, — сказал прокуратор. — Передашь мой приказ — штурмует пролом Сокрушительный. Остальные входят следом. Если это понадобится, естественно.
Публий склонил голову в знак признательности.
Это означало, что рядом с Сильвой на правом фланге будет идти он — примипил Десятого легиона.
Идти на приступ вместе с главнокомандующим — большая честь, и она ставила Публия практически на одну ступень с легатом Десятого легиона — отважным и жестоким Траяном. Пусть победители Мецады не будут удостоены триумфа и не пройдут по Форуму, как герои, но тот, кто одолеет последний оплот бунтовщиков Иудеи, вполне может угодить в нынешнее подобие отмененных анналов. А какой воин не мечтает остаться в памяти потомков?
— Как ты думаешь, — задумчиво спросил прокуратор, — что они сейчас делают? Действительно молятся этому своему Яхве? Или все-таки строят укрепления?
— Я внутри крепости никогда не был, но планы видел, — отозвался Публий. — И поднимался наверх вместе с тобой — оттуда видно все, как на ладони. Конечно, евреи сделали правильно, когда построили стену из бревен и земли, но второй раз это не получится.
Примипил оперся спиной на камень и тоже посмотрел вверх. По синеющему небу рассыпались сверкающие орехи звезд. Мерцающая малиновым светом вершина напоминала истекающий лавой вулкан.
— Укрепления не строятся за одну ночь, — продолжил Публий. — Я бы попробовал построить что-то из камней, если бы у меня в распоряжении было бы две центурии строителей. Но любой таран легко разрушил бы новую стену — ведь раствора, который скрепит скалы за пару часов, в мире нет. Соорудить новый вал из земли и бревен? Для этого, по крайней мере, надо растащить остатки старого, а к нему не подступиться — слишком горячо! Я думаю, что завтра утром нам надо пустить впереди отряда рабов с шестами и крючьями, пусть откинут уголья, чтобы мы не обожгли солдат.
— Значит, они просто ждут смерти?
Публий пожал плечами.
— Насколько я знаю этот народ, они готовят нам какую-нибудь гадость. За все время осады Ершалаима у моих ребят не было спокойной недели. Зелоты едва не отправили меня на встречу с предками, если бы Тит со своими манипулами не пошел в атаку с фланга, мне бы не пришлось рассказывать тебе об этом. Они неплохие воины, а там, где не могут взять силой, пытаются взять хитростью…
— Завтра им будет не до хитростей, — сказал Сильва. — И не до молитв. Мы войдем в крепость с рассветом, и не будем брать пленных…
— Да уж… Куда брать? Нам и этих-то девать некуда, — согласился примипил, кивнув в сторону навесов для рабов, которые уже едва виднелись в сгущавшихся сумерках. — Будет исполнено, прокуратор.
— Но если будет возможность взять живыми кого-то из вождей, постарайся это сделать.
— Я предупрежу солдат, чтобы старались не убивать тех, кто командует. Потом разберемся, кто там вождь, а кто нет. К тому же, ты сам будешь рядом…
— Только вождей, — повторил прокуратор. — Остальных вырезать. Вождей мы прибьем к крестам на кейсарийской дороге. Или скормим львам в амфитеатре во время представлений — давно у нас не было такого развлечения.
Порыв ветра принес сверху обрывки фраз, неразборчивые, бессвязные, но и в этих обрывках чуткое ухо прокуратора Сильвы разобрало каркающие звуки ненавистной арамейской речи.
— Скажи мне, Публий, как солдат солдату, ты веришь, что завтра эта война закончится? — спросил он, сам удивляясь своему вопросу.