Глава 23
Иудея. 70 год н. э.
Крепость Мецада.
Так получилось, что Иегуда видел и Юдифь со спутниками, и появившегося вслед за ними Цаиду. Старик сидел на ступенях, неподалеку от входа в караульные помещения — это был единственный путь в Северный дворец, еще одна предосторожность, придуманная царем Иродом и воплощенная в жизнь его архитекторами. Иегуда был бледен, как Авадон, и сердце его колотилось в груди так, что каждую минуту могло вырваться наружу.
Только что на его глазах плотник Менахем убил всю свою семью: жену, молодую племянницу и четверых детей. Супруга его, миловидная, чуть полноватая женщина с печальными, как у лани глазами, и красивым именем Адасса, сама подставила грудь под меч и умерла почти мгновенно, даже не вскрикнув — хлынувшая горлом кровь съела предсмертный стон.
Менахем рухнул на колени рядом с ней, так и не выпустив из рук меч, и завыл, словно раненый пес. Глаза его стали безумны, а ведь Иегуда знал этого доброго мастеровитого человека с первого дня, как пришел в крепость, и был уверен, что плотник никогда не решится поднять руку на близких. Менахем выл, задрав бороду к небу, а его племянница, только что парализованная ужасом, метнулась прочь, надеясь спасти свою жизнь или, по крайней мере, отсрочить конец. Не переставая кричать, Менахем взмахнул лезвием, и девушка рухнула ничком, зажав рукой разрубленный бок. Она попыталась подняться, но разрез был так широк, что вместе с кровью из раны хлынули внутренности, и племянница завалилась на бок, задергала стройными грязными ногами и, пронзительно охнув, умерла.
Иегуда и не пробовал вмешаться — стоявший в двух шагах от него бен Яир, сжимая в руках меч, недобро косил глазом. Чувство бессилия, которое испытывал старик в этот момент, было настолько сильно, что мир вдруг отдалился, покрылся дымкой, и Иегуде даже показалось, что он вообще утратил способность чувствовать. Словно кто-то другой — нездешний, спокойный и привычный ко всему — глядел, не отворачиваясь, на то, как мирный мастеровой, бравшийся за оружие только по необходимости, сворачивает худую цыплячью шею старшему сыну и наотмашь бьет окровавленным мечом своего среднего, который и не пытается увернуться. Когда на залитые кровью камни упали зарубленными двое мальчишек-погодков — младшие сыновья Менахема — туман рассеялся, и стало так больно, что Иегуда зарыдал без слез, вцепившись остатками зубов себе в ладонь. Он прокусил загрубевшую кожу, и от солоноватого вкуса на языке взбунтовался полупустой желудок — старика вырвало водой, полупереваренными фруктами и желчью.
Плотник Менахем сидел на камнях в луже натекшей из тел крови и гладил Адассу по слипшимся волосам. Гладиус валялся рядом с ним, и лезвие его было скрыто под темной, отблескивающей в свете костра, пленкой.
— Ты мужественный человек, — прохрипел бен Яир. — Мы гордимся тобой, Менахем. Твоя семья уже под защитой Яхве…
— Мне надо к ним, к моей семье… — произнес шепотом плотник. — Ты обещал, Элезар. Сделай же то, что должен сделать…
Бен Яир кивнул и медленно приблизился к нему. Меч вождь переложил в левую руку, а правой потащил из-за пояса сику.
— Бог прощает тебя, Менахем… — проговорил он, стараясь смягчить хрип, который рвался из сорванного горла вместо слов. — И дает тебе право уйти вместе с семьей. Подними голову, друг мой, посмотри в небо. Пусть Яхве встретит тебя…
Элезар оказался за спиной плотника, и в тот момент, когда Менахем послушно поднял лицо к звездам, коротким взмахом вогнал кривоватую сику в затылок жертвы. Лезвие со стуком пробило позвонок, вошло в мозг, и глаза Менахема, только что полные слез, безумия и боли, в момент обессмыслились. Руки, приподнятые в молитвенном движении, упали вдоль туловища — он словно повис на сике, нанизанный затылком на сталь.
Элезар отступил, вынимая кинжал из раны, и тело плотника осело возле трупа жены.
Ночь пылала красным. Дерево больше никто не экономил — всюду горели костры. Звуки, заполнявшие ночь, были страшны — крики, стоны, хруст плоти, разрываемой сталью. Изредка раздавались тупые удары — воины убивали семьи молотами и обухами боевых топоров. Хрипели, захлебываясь кровью, раненые. Их добивали, но не всегда это получалось с первого раза, и тогда умирающие кричали от боли до тех пор, пока клинки не обрывали их вопль. Ночь булькала кровью, пахла гарью и свежей плотью, воняла мочой, испражнениями и рвотой…