— Да.
— Можешь его засечь?
Два микроавтобуса вырулили с автозаправки и встроились в бегущий мимо поток автомобилей.
— Попробую, — пискнул Хасим. — В какой сети работают телефоны?
— Эта трубка — в ORANGE.
— Ок. Мне нужно время. Продолжайте двигаться на юг.
— Ты понял, что мне надо? — спросил Кларенс, закрепляя трубку в гнезде «громкой связи».
Теперь их разговор могли слышать все пассажиры автобуса, в том числе и женщина, сидевшая за рулем минивэна.
Хасим хмыкнул.
— Проще простого. Я проведу тебя к ним, как по ниточке. Жди. Перезвоню.
В трубке пискнуло, но связь не исчезла.
— Вальтер? — позвал немца Кларенс. — Ты на линии?
— На линии, — отозвался Шульце.
— Ты же не хочешь, чтобы все лавры достались мне?
— Конечно же, нет, — сказал Вальтер, не спуская глаз с Мориса, сидящего напротив него. На его сотовом тоже была включена громкая связь и француз мог участвовать в беседе, если бы захотел. Но он не хотел. На щеках Мориса играли желваки, и выглядел он не очень дружелюбным. А даже совсем наоборот. — Разве я могу допустить, чтобы ты укусил первым?
— Тогда почему ты всё еще не пытаешься меня опередить?
— А ты думаешь, у тебя все получится?
— Я не думаю, я уверен.
— Я тоже был уверен все эти дни.
— Ты пытаешься меня предупредить или испугать, коллега?
— А ты реши сам… И не волнуйся, Кларенс, как же я могу оставить тебя в одиночестве? Я уже еду!
— Я не обещаю тебя подождать… Что передать профессору?
— Ничего, коллега! Не надо беспокоиться! Я все скажу ему сам!
— Спасибо за Хасима, — улыбнулся Кларенс, разглядывая номер, высветившийся на экране сотового. — Как раз он звонит! До встречи, коллега!
— Обязательно! — сказал Шульце, и отключился.
— Ну, — процедил Морис, глядя на легата с неприязнью. — Что? Антракт закончен? Твой выход?
— Почему мой? — спросил Карл, вставая. — Ты думал, что я разрешу тебе уехать? Нет, мой французский друг, мы пойдем вместе до конца! Выход не мой, Морис. Выход наш. Я надеюсь, что стрелять ты не разучился?
Глава 25
Иудея. 70 год н. э.
Крепость Мецада.
Кровь была повсюду. Трудно было представить, что в тысяче человек может быть столько крови. Теперь запах бойни перекрыл собой все остальные запахи, даже гарь пожара. Казалось, что камни источают терпкий соленый аромат только что пролившейся крови. Тела лежали повсюду: на ступенях синагоги, возле микв, у входа в Западный дворец. На пороге бань было убито несколько десятков человек. Если судить по положению тел, некоторые пытались бежать, но убийцы настигли их у выхода. Рубили и кололи сплеча, трупы были изуродованы, несколько человек были проколоты одним ударом копья, словно рыбы гарпуном. Под ногами у Иегуды захлюпало, стараясь не опускать взгляда и не поскользнуться, он зашёл в баню, и тут его вырвало второй раз.
Здесь расстались с жизнью сотни человек — воины и члены их семей лежали вперемешку. Трупы громоздились друг на друга так плотно, что дорогие изразцы, покрывавшие пол, были не видны, а стены из расписанного сгукко оказались забрызганы бурыми пятнами на высоту человеческого роста. Смерть порезвилась здесь, но забрала не всех — истекающая кровью человеческая каша все еще стонала и шевелилась. Иегуда прижался к стене, замирая от отвращения. Такого он не видел даже в Ершалаиме, хотя там смерть показала свое лицо во всей красе. Здесь, в царских банях, построенных по образцу римских терм, воины рубили беззащитных детей и женщин, подставлявших тела под удары мечей. Тех, кто не хотел умирать, все равно убивали — Иегуда видел тела без рук: люди пытались прикрыться от ударов гладиусов, но сталь разила наповал.
Женщина с ребенком (она прикрыла младенца телом) была приколота к стене, да так и осталась висеть на глубоко вошедшем в штукатурку пилуме.
Мать и дочь, не разомкнувшие объятий, зарубленные одним тяжелым ударом. Старик знал их — это были жена и дочь смешливого Ави, молочника из Галилеи, лысого, как колено, несмотря на небольшой возраст. Сам Ави лежал неподалеку, убитый ударом в горло — в разверстой ране виднелась белая кость позвонка.
Сначала вооруженные мужчины убивали женщин, стариков и детей, а потом рубили друг друга — беспорядочно, с отчаянной злостью, словно мстили сами себе. Рубили за смерть близких, за поражение, за закончившуюся жизнь, рубили потому, что из ловушки не было выхода. Если бы они дожили до завтрашней атаки «Фрезентиса», то легион недосчитался бы нескольких сотен солдат. Но римлянам уже ничего не грозило, мертвые не могли защищать крепость.