Бен Яир присел, зажимая глубокий разрез, но тут же выпрямился, держа в руке оброненные юношей лук и колчан. Еще секунда — и он бросился в погоню, припадая на поврежденную ногу, но практически не потеряв в скорости.
Иегуда тоже побежал, и колени, которые только что были готовы подломиться, все же удержали его — только было очень и очень больно. И непонятно, что больше болело — разорванное горем сердце или изъеденные старостью ноги.
Вслед за Бнаи и Элезаром старик, прикрываясь руками от огненных вихрей, пытавшихся пожечь его волосы, проковылял сквозь охваченные пламенем караульные помещения и вступил на территорию дворца Ирода, которая теперь напоминала бойню. Лестницы, анфиладой спускавшиеся вниз, к средней площадке, были завалены мертвыми телами. Их было много, никак не меньше трех сотен, таких же изуродованных, изрубленных, как и те, что Иегуда обнаружил в банях.
Идти по ступеням было тяжело, бежать — невозможно. Старик несколько раз упал, поскользнувшись в крови, больно ударился, но меча из рук не выпустил. Несколько раз ему попадались раненые, бьющиеся в агонии, но он не успевал осуществить милосердие — впереди прыгала спина бегущего Элезара, а он был вполовину моложе, сильнее, ловчее и даже раненым двигался споро.
Иегуда чувствовал, что отстает, но ковылять быстрее было выше его сил. Любое падение могло оказаться последним: старость — неважный помощник в ратных делах.
Несмотря на гул пламени, он расслышал, что Бная на бегу выкрикивает имя подруги с таким отчаяньем, которое возможно только, если человек по-настоящему любит и до смерти боится потерять.
— Юдифь! Юдифь!
Потом что-то неразборчивое проорал бен Яир.
Сзади Иегуды с грохотом обрушилась часть охваченной огнем крыши, и старик буквально кубарем выкатился на лестницу, спускавшуюся к нижней башне. Теперь впереди можно было разглядеть не только Бнаю и бен Яира, а еще два силуэта, бегущие рядом с лучником с двух сторон.
В этой анфиладе пожар только набирал силу, поднимаясь вверх с самого нижнего яруса Северного дворца. Беглецы летели навстречу пламени, которым были охвачены двустворчатые двери, ведущие в нижнюю башню. Пути назад не было — огонь охватил верх галереи, а рухнувшая крыша, едва не придавившая Иегуду минуту назад, перекрыла единственную дорогу к отступлению.
Еще пять лет назад бег вниз по ступеням показался бы старику прогулкой, но сейчас он боялся, что сердце лопнет на ходу. Он не дышал — он сипел, как загнанная скаковая лошадь, боль выворачивала колени, а расстояние между ним и бен Яиром все увеличивалось. В какой-то момент он вообще перестал видеть беглецов, потом в огне исчез и бен Яир…
Кряхтя и отплевываясь желчью, Иегуда вывалился сквозь пылающие двери на площадку нижней башни, сбил рукой пламя с затлевшей полы кетонета и остановился, не в силах сделать и шага. Саднил бок, набитый тяжелым письменным прибором, цилиндр с гви-лем растер кожу на бедре, перед глазами плыли цветные круги, но Иегуда заставил себя двигаться дальше, несмотря на то, что желание было одно — лечь тут же на холодный изразцовый пол и умереть. Шаг… Еще шаг… Третий…
— Ну, вот… — хрип Элезара встретил его, как только он шагнул на площадку перед балюстрадой. — Теперь все в сборе…
Трое беглецов жались к ограждению, за которым уже начинала сереть Иудейская пустыня. Говорили, что именно эта площадка была любимым местом самого Ирода в те дни, когда он посещал свое детище — неприступную Мецаду. В часы вечерней прохлады или в тихие предрассветные часы царь Иудеи сидел на краю площадки и смотрел на то, как Асфальтовое озеро расцвечивается яркими красками, как бегут по скалам розовые тени и скользит по глянцу воды лодка перевозчика.
Сегодня здесь лежали мертвые тела, хлопьями летал пепел от сгоревших занавесей, и пламя пожирало старую мебель, помнившую тяжесть великого царя.
Бнаю поддерживали двое — теперь Иегуда мог рассмотреть их хорошо — совсем юная девушка с огромными, в пол-лица, глазами, сверкающими даже в темноте, и невысокий мальчишка с тонкими чертами лица, перепуганный до безрассудной смелости. Деваться им троим было некуда, за балюстрадой начиналась пропасть в несколько сотен локтей глубиной, на дне которой горели квадраты разбитых римлянами лагерей.
Лагеря уже не спали и, хотя к Левку для штурма выдвинулся только лишь Десятый «Сокрушительный» легион, остальные тоже не бездельничали — готовились поддержать атакующие силы. На западной стороне крепости все кипело — осадная башня заполнилась людьми, колонны выстроились в боевые порядки, а стрелки стали к снаряженным «скорпионам». Все было готово к последней атаке: и оружие, и дух. Флавий Сильва уже занял свое место на правом фланге «Фрезентиса» — он был облачен в расписанный золотом нагрудник, шлем с красным плюмажем, на плечах красовался белый с алым плащ. Гладко выбритое лицо выглядело сурово, и эту мужественную суровость не портили ни шрам, ни чуть опущенное веко и брезгливый перекос узких губ.