— У тебя украли диск? — переспросил Рувим.
— Не только диск, друг мой! Мой почтовый ящик оказался взломан и все письма стерты. Понимаешь, что это значит?
Каприо перешел на шепот.
— Меня хотят убить…
— Зачем? — спросил Кац. — Писем у тебя нет. Украденное отобрали. Как я понимаю, следующим шагом постараются уничтожить твою репутацию — это, чтобы никто не воспринимал твоих заявлений, если они последуют… Чезаре, просто так в наше время не убивают. У настоятеля монастыря Святого Иоанна на тебя зуб, но это не значит, что тебя поставят к стенке за кражу старого письма. Ты же его не продать пытался, а огласить, так что в интересах Церкви вести себя, как мышь… Успокойся, друг мой! Все забудется, надо просто подождать…
— Это был сейф в Banca Commerdale Italiana, Рувим. Дорогая ячейка, которую не вскрыть без постановления суда. Они проникли в мой дом. Они следили за мной в Вероне. Они и здесь следят за мной!
— Кто?
— Не знаю! Они…
— Ты бредишь, мой друг! Ты просто очень огорчен кражами!
— Таких случайностей не бывает, — сказал Каприо своим прежним голосом — мягким, с прекрасной лекторской дикцией. — Рувим, не считай меня сумасшедшим. Я такой же, как был раньше. Просто я боюсь…
— Для человека, который первый раз преступил закон, ты ведешь себя прекрасно, Чезаре. Успокойся. Тебе нечего бояться. Мы не представляем никакой опасности ни для кого. У нас нет доказательств, а мои переводы — не более чем беллетристика. Прекрасный образец эпистолярного жанра, стилизованный под стиль того времени. История закончена. Собирайся, я провожу тебя на вокзал. Хочешь, я поеду с тобой и побуду рядом? Хотя бы несколько дней, пока все не успокоится?
— Хорошо, — неожиданно согласился итальянец, и сразу же обмяк на стуле, будто бы был не человек, а кукла, у которой в момент кончился завод. — Я поеду. Только сам, не надо ехать со мной. Все равно, где они найдут меня. Пусть лучше дома. Я устал. Я очень устал…
— Нет никаких «их», — мягко возразил Рувим. — Все кончилось. Пройдет полгодика и ты сам будешь смеяться над своими страхами! Ты много работал, друг мой. Надо иногда отдыхать. Приводи себя в порядок, Чезаре, садись в Евроэкспресс и поезжай в Австрию, в горы.
Он говорил с профессором, как с ребенком, да тот и походил на ребенка — растерянного, испуганного, подавленного случившимся — только седина и морщины на лице мешали образу.
— Там прохладно, там тихо… — уговаривал его Кац, аккуратно взяв за холодную и безжизненную ладонь. — Будешь гулять по альпийским склонам, сидеть у озера и писать мне письма электронной почтой, рассказывать о своих мыслях… Как Флавий сыновьям!
— Как Флавий? — произнес Каприо еле слышно, голос его звучал как затихающее эхо. — Эти письма… Я не говорил тебе, Рувим. Эти письма — это и не письма вовсе. Это его последний роман…
— Чей последний роман? — переспросил Кац. — Флавия?
— Флавия… — отозвался профессор и посмотрел на Рувима глазами больного бассета. — Я узнал об этом уже после твоего отъезда и забыл написать. Это действительно письма в никуда, без адресата… Рувим, в 99-м у него не было сыновей. У него давно никого не было.
Хоть Нерва-воин и стал властителем Рима — Цезарем Нервой Траяном Августом, он не имеет права считать меня «придворным евреем». Я не его еврей. Это Веспасиан называл меня «мой еврей», но он спас меня — пощадил, хотя мог легко предать мучительной смерти. А ведь я лгал ему.
Можешь ли ты представить более неудачное начало для длительных отношений (я намеренно избегаю слова дружба и позже объясню тебе почему!), чем бессовестная ложь? Я предсказал Веспасиану императорский титул! Предсказал только для спасения своей жизни, и это была отчаянная, совершенно лишенная даже тени правдоподобия ложь!
Веспасиан, впавший в немилость у Нерона, был отослан из Рима с глаз подальше, в провинцию, в вечно бунтующую, непокорную провинцию, населенную странным народом, который все никак не хотел подчиниться могучей империи! Отослан воевать и бесславно сгинуть в Иудее по истечении короткой человеческой вечности. Ну, какие у него были шансы стать Цезарем? Да никаких!
Но я все-таки оказался прав в своем безумном предсказании!
Нерона сменил Гальба, Гальбу — Отон, Отона — Вителлий, а Вителлия вышиб из седла увалень-крестьянин Веспасиан. Безумный водоворот из крови, амбиций, жестокости, убийств, самоубийств, измен, а в результате наверх выплыл лишь тот человек, родовое имя которого я взял себе взамен данного при рождении. Как повезло мне — сбылась моя отчаянная ложь!