Сомневаться в том, кого везет крадущаяся в полутьме машина, не приходилось — уж явно не спасательную команду!
Шагровский, пригибаясь, метнулся к камням, от которых уже поползли черные тени — туда бесследно канула ладная фигурка Арин. Дядя Рувим добежал до укрытия последним. Лицо у него было бесконечно усталое, осунувшееся, седые волосы взялись пылью, и знаменитый хвост, в который профессор увязывал свою «гриву», уже не выглядел украшением.
— Слушаем внимательно, — проговорил он негромко, следя в трофейный монокуляр за тем, как «Лендровер» съезжает с дороги и из распахнувшихся дверец выпрыгивают люди с оружием. — Их… три, четыре… Четверо. Всего четверо, ребята! Но они уже знают, что нас надо бояться. Это плохо. Плохо, потому что в лоб они не пойдут… Находились уже…
Сумерки превратились в плотную чернильную тьму, разбавленную потоками нежного лунного света.
— Раньше они пытались нас разорвать на куски без всяких хитростей. Не получилось. Так что теперь они попробуют нас загнать, а это совсем другая тактика, и прихватить их скопом, как мы делали до того, уже не получится. Так что… Слушай мою команду, молодежь! Бить наверняка. Не сближаться — в губы нас никто целовать не собирается. Головы из-за камней не высовывать, смотреть понизу — над самой землей или из тени. Зуб даю, — он ухмыльнулся, но, как показалось Валентину, чуть через силу, — как говорил мой мудрый друг Беня, у них есть снайперка с «ночником». Если засекут — будет новая дырка в организме. Все ясно? Пошли! Пошли!
Просто дежавю, подумал Шагровский на бегу. Каждую ночь — одно и то же! Каждую ночь! Опять лунный свет, эти проклятые камни и сзади кто-то с автоматом. И никто не просит отдать эти пергаменты, на рукопись всем плевать! Зато все хотят нас пристрелить… Сколько еще мы сможем бегать?
Сзади тяжело задышал дядя Рувим — годы брали свое. Задышал шумно, с напряжением, но темпа не сбавил — бежать в таком ритме было бы сложно и молодому человеку, а уж пожилому да с простреленной двое суток назад задницей и вовсе тяжко, так что профессор выдерживал этот марафон на характере. И, судя по тому, что Валентин узнал о дядюшке за последние несколько дней, характер у Рувима был не дай бог! Или наоборот — дай бог каждому!
Впереди между тенями скользила Арин.
Она бежала легко (во всяком случае, так казалось), огибая препятствия, перескакивая через невысокие россыпи мелкого камня, перетекавшие тропу поперек — рюкзак прыгал между лопаток, автомат девушка держала в руке, чуть на отлете.
Становилось прохладнее. Несмотря на разогретые камни, пустыня проявляла свой норов. При одной мысли о том, что им снова придется ночевать, дрожа от холода, Шагровскому стало тошно. Спасти от полуночной стужи могла пещера, стоило внимательней смотреть по сторонам, тем более, что по мере того, как тропа углублялась в скальный массив, стены вокруг них начали расти, постепенно закрывая звездное небо.
Погони не было слышно, но Валентин понимал, что идущей по их следу группе понадобится минимум минут десять-пятнадцать, чтобы преодолеть расстояние от места, где они оставили джип, до начала тропы. Да и преследовать их ликвидаторы будут с осторожностью, чтобы не налететь на засаду. Пока что у беглецов была фора во времени, и использовать ее надо было с максимальным толком. Оторваться, найти убежище, позволяющее наблюдать за противником и выдержать короткую осаду, если до того дойдет. Предусмотреть пути отхода тоже будет не лишним…
В общем, той четверти часа, на которые они оторвались, на всё могло и не хватить.
— Отдых! — выдохнул Рувим, останавливаясь. — Дайте дыхание перевести…
Не снимая рюкзака, профессор сполз спиной по камню и уселся, вытянув ноги. Шагровский шлепнулся рядом с ним и потянулся к фляге — приоткрытый в беге рот высушило до хруста. Арин садиться не стала, только нагнулась, опираясь ладонями о собственные колени.
Дядя Рувим сверился с экраном GPS, подвигал губами, посматривая наверх, где между скалами толпились звезды, и удовлетворенно кивнул.
— Готовы? — спросил он и закашлялся, прочищая горло. — Не спать! Замерзнем! Арин — первая. Держись левее! Пошли!
Иудея. Ершалаим.
30 год н. э.
— И его действительно короновали? — переспросил Пилат. Он удивился. Кожа на широком лбу на мгновение собралась гармошкой, как раз в том месте, где у обычных людей начинают расти волосы, брови едва уловимо приподнялись и тут же опустились на свои места, над частоколом густых рыжеватых ресниц. Верхние веки Пилата, тяжелые, налитые, прикрыли глаза.