— Я видела твоего отца сегодня утром, — объявила она, когда Бастиан вслед за своим приятелем вошел в гостиную.
— Моего отца?
Она кивнула и на миг оторвалась от просмотра «Инспектора Деррика».
— Да, сегодня утром. Вы что, действительно собираетесь уезжать?
— Я… я не знаю. Не в этом году, по крайней мере…
— Как раз в этом, — возразила «мадам Патош». — Во всяком случае, твой отец считает, что это возможно. Он даже сказал мне куда — в Лавилль-Сен-Жур! Представляешь себе? Лавилль-Сен-Жур! Ну и дурацкая идея!
— Почему дурацкая? — спросил Бастиан, слегка задетый.
Глаза «мадам Патош» сузились, отчего щеки ее стали еще больше похожи на две пышные булки, а шея напряглась, словно капюшон кобры, готовой броситься на добычу.
— Ты что, никогда не слышал про Лавилль-Сен-Жур?
Без всякой причины Бастиан почувствовал, что краснеет, словно его застигли врасплох за каким-то проступком.
— Странное местечко… Красивое, ничего не скажешь. Все туристы от него в восторге. Старинная атмосфера, свой неповторимый облик, бла-бла-бла… Твой отец, наверно, тоже что-то такое подумал. Атмосфера, да… Конечно, когда приезжаешь ненадолго, ничего не чувствуешь. Но когда там живешь — это совсем другое! Совсем не то… Этот город погружает тебя в туман…
— В туман?
— Да, туман… О нем ты тоже не слышал? — Она вновь повернулась к телевизору и продолжила говорить бесстрастным голосом робота: — Он появляется в конце сентября — начале октября. И первое время тебе кажется, что это даже красиво. Но по прошествии нескольких недель это уже не просто легкая завеса, а плотное белое покрывало. И оно висит, висит… долгие месяцы.
Она замолчала. Бастиан терпеливо ждал, пока она снова заговорит.
— И еще, там происходят разные вещи…
— Какие вещи?
«Мадам Патош» ответила не сразу. Лицо ее было красным от вина и от двухнедельного загара, и с экрана телевизора на него падали светлые скользящие блики. Глаза ее медленно закрывались и открывались, и Бастиан подумал, что она похожа на Джаббу из «Возвращения джедая».
— Всякие вещи, — наконец снова заговорила она, растягивая слова, отчего голос напоминал хромого, с трудом волочащего свою больную ногу: «вся-яяакие ве-еещи». — Это старый город. О-ооочень старый. С долгой историей. О нем рассказывают много всякого… а еще больше — не рассказывают. Там произошло множество убийств несколько лет назад. Твои родители должны об этом помнить. Убийств детей… О них говорили по телевизору, но всего не сказали… Это все из-за тумана. Эти вещи… он их порождает. И это был не первый раз. Отнюдь не в первый («отню-юудь не в пе-ееервый»). В Лавилль-Сен-Жур всегда происходило… разное. Этот город захватывает вас… и не отпускает. Больше никогда.
«Мадам Патош» замолчала.
Бастиан и его друг несколько секунд смотрели на нее: обвислые щеки, рыхлая кожа, приоткрытый рот, пустые глаза, которые не видели ничего из происходящего на экране… казалось, они были навеки устремлены в туманы Лавилль-Сен-Жур…
Когда Патош заметил, как по обожженной солнцем щеке матери скатилась одинокая слезинка, он тут же хлопнул Бастиана по плечу:
— Ну, пошли! Ю-Джи нас ждет!
Бастиан отправился за ним словно на автопилоте. Прежде чем закрыть за собой дверь гостиной, он обернулся. Женщина все так же неподвижно сидела на диване, похожая на огромную толстую куклу в нелепом одеянии. Глаза ее были неподвижными, лишь более блестящими, чем раньше.
В тот же вечер Бастиан набрал в «Гугле»: «Лавилль-Сен-Жур». Точнее, он сделал это уже ночью, когда родители спали. У него не было никаких причин скрываться, и однако он чувствовал себя так, словно готовился совершить нечто запретное.
Путешествуя по ссылкам, он нашел фотографии с видами города — узкие средневековые улочки, памятники в тумане, горгульи… словно игрушечный готический макет, стоящий на яркой цветочной клумбе.
Бастиан также прочитал о так называемом «деле Талько», убийствах, похищениях детей, скандалах, слухах…
Он провел больше часа в сумраке гостиной, освещенной лишь слабым светом монитора. Он читал бы и дальше, но информация оказалась слишком угнетающей. Когда Бастиан наткнулся на историю судмедэксперта, — тот делал вскрытие первого обнаруженного детского тела и, как говорилось в статье, был настолько потрясен, что это привело к параличу, приковавшему его к постели на всю оставшуюся жизнь, — он решил, что с него хватит. Теперь он знал о Лавилле — его памятниках, его климате, его деле о детоубийствах — достаточно, чтобы понять: такой город не сможет исцелить его родителей. Ни отца, ни мать.