Одри вздрогнула.
— Пьер был очень… необычным подростком. Самым умным из нас. Самым зрелым. В нем была уверенность и осознанность взрослого. Из-за этого он нам казался гораздо взрослее нас.
— Темный гений, — прошептала Одри.
— Да… и нет. Ты, наверно, догадалась, что у этих людей и родители тоже были… не такие, как все. И им с детства доводилось видеть… разные вещи. Ужасные вещи.
Он замолчал. У Одри не было никакого желания слушать дальше.
— Во всяком случае, я так предполагаю, — добавил Николя. — Мы об этом никогда не говорили, но сейчас, в свете того, что я знаю, это кажется вполне вероятным. Все они потеряли невинность в том возрасте, когда она особенно драгоценна. Они уже были развращены — меньше, чем Пьер, но… — Он замолчал.
— А ты? — спросила Одри.
— Я — нет. Моя мать принимала участие во всем этом… вместе с Вильбуа. Но меня она в это не втягивала. Вот почему Пьер выбрал Вильбуа своей жертвой.
— Не понимаю…
— Пьер держал в кулаке всю компанию. Как все убийцы такого типа — я имею в виду, сексуальные маньяки, — он больше всего наслаждался абсолютной властью над другими. Он обладал всей полнотой власти над ними — но не надо мной. А он больше всего на свете любил…
— Развращать, — вместо Николя произнесла Одри.
— Именно. Но я был другим. Я не принадлежал к их миру. К городу, где совершались деяния, выходившие за рамки всякой морали. К городу, где Вильбуа и ему подобные были хотя и презираемы «высшими слоями», но необходимы им. Потому что убийства были основной и главной целью их существования…
Одри пристально взглянула на Николя и внезапно все поняла.
— Поэтому Андреми выбрал единственное существо, которому ты желал смерти… Чтобы навсегда тебя с ними связать.
Николя на нее не смотрел. На его губах появилась горькая улыбка. Он задумчиво смотрел на туман за окном, и внезапно перед ним словно наяву возникла сцена из далекого прошлого: похороны отца. Странно, что пятилетний ребенок смог так хорошо все запомнить — воспоминание было ясным, как день без тумана. Он увидел лицо матери под черной вуалью, на котором отражались скорбь и ужас, и что-то еще… только потом он понял, что это была радость. Она уже любила Вильбуа в ту пору. Точнее, это была не любовь, а страсть, въевшаяся в плоть и отравившая кровь. Всепоглощающая. Разрушительная.
Туман породил и еще одно воспоминание: шорох и шепоты, доносившиеся из подвала… Что там происходило на самом деле?.. Этого он не знал и никогда не стремился узнать. Он вспомнил их крики по ночам… ссоры… животный секс… ночи, проведенные в пьянстве и игре… Долгие взгляды матери и ее молчание, отягощенное чувством вины: отдаваясь Вильбуа, она предавала своего ребенка. Как он написал в одной из своих книг по поводу героини, «ее наслаждение имело цену — детство ее сына». Одиль Ле Гаррек это знала. И эта истина, терзавшая ее, сделала их отношения невозможными и — как показало будущее — уже невосстановимыми.
— А знаешь, на самом деле это убийство меня спасло, — наконец тихо сказал Николя, и в его глазах, обращенных к Одри, мелькнула горечь. — Ирония судьбы: Пьер хотел сделать из меня убийцу, хотел, чтобы я пошел по его стопам… А получилось наоборот: если бы я не убил моего отчима, то… я бы наверняка плохо кончил. Я продолжал бы расти, сжигаемый ненавистью и отвращением, и рано или поздно вся жестокость, накопившаяся у меня внутри, обратилась бы против меня самого… или других.
Он закашлялся и вдруг ощутил какую-то волну, поднимавшуюся у него в груди. Груз, давивший на него все это время, теперь исчез. Он мог дышать свободно. Почему именно сейчас? — мимолетно удивился Николя. Почему с Одри?.. Но решил, что ответ может подождать. Сейчас важно было сказать ей все. Признаться во всем, ничего не скрывая.
— Мы убили его в парке. На том самом месте, где, по легенде, было посажено самое первое дерево… Мы совершили ритуал, в котором я мало что понял. Остальным он был знаком — они уже участвовали в подобных обрядах, а я лишь краем уха о них слышал… Я знаю только, что именно я нанес смертельный удар. Прямо в сердце. Когда Вильбуа был еще жив… Потом… — Николя глубоко вздохнул, избегая смотреть на Одри, — потом Пьер вырезал у него сердце. А тело мы перенесли в одну из подземных галерей.
— Галерей? — переспросила Одри.
— Да, под городом существует множество катакомб, связанных подземными ходами. Некоторые из них проходят как раз под парком. Нужно просто знать, где спуститься…
Мы его сожгли. Кажется, только тогда я полностью осознал, что мы сделали — что я сделал: когда дикое безумие, охватившее нас, стало понемногу утихать, и мы молча смотрели, как человек, который был моим отчимом, поджаривается, словно… кусок мяса.