— Ты расследовал «дело Талько», не так ли? — спросил он Клемана. — Ты был одним из тех, кто занимался им вплотную, если не ошибаюсь?
Долговязый нескладный лейтенант покраснел так, что его оттопыренные уши буквально запылали.
— Я… да, в самом деле, я им занимался, — ответил он и поспешил добавить: — Как и все остальные полицейские в нашем регионе.
— Я так и предполагал… точнее, был уверен. Так вот, хотел тебя спросить, Клеман: где все диктофонные записи, относящиеся к делу?
Клеман поерзал в кресле.
— Записи?.. — пробормотал он.
— Да. Те, что должны были отправиться в министерские архивы. И те, что должны были остаться на хранении в полицейских службах. Об этом ничего не известно. Например, имена тех, кто проходил как простые свидетели, уже не узнать. Создается такое впечатление, что, кроме непосредственных обвиняемых, вообще никого не допрашивали. Однако, если память мне не изменяет, по этому делу проходили десятки людей, и многим лишь с большим трудом удалось избежать обвинения. Кто эти люди? Где они сейчас?
Клеман отвел взгляд.
— Не знаю, — прошептал он. — Никто из нас этого не знает. Произошло что-то необычное… Часть материалов действительно исчезла. Но неизвестно, кто, когда и как это сделал…
— Кто-нибудь из местных или бургундских властей проявлял особый интерес к документам, которые впоследствии исчезли?
— О, этим много кто интересовался… и местные, и центральные власти… — Внезапно Клеман оторвался от созерцания носков своих ботинок, подняв голову. — Вас тогда здесь не было… вы не знаете… эти тела… мы их видели. И слышали рассказы… — Он глубоко вдохнул и на выдохе произнес: — Я был среди тех, кто расследовал самое первое убийство.
— Того ребенка, которого нашли в парке?
— Да, в парке Труандьер. С тех пор прошло восемь лет, но мне до сих пор снятся кошмары. По крайней мере четверо полицейских тогда уволились, вы в курсе?.. Потому что это было… слишком. Понимаете, что я хочу сказать? Когда идешь на службу в полицию, все-таки не ожидаешь увидеть… даже не знаю, как это назвать… такое живодерство.
И если вы меня спросите, куда подевались документы, я не смогу вам ответить. Конечно, я могу сказать, что вполне могли найтись люди, которые просто несколько раз нажали клавишу Delete на своем компьютере, — неважно, кто именно, неважно, здесь или в другом городе… Неважно, кто из наших коллег перестал спать по ночам, работая с теми фотографиями, протоколами допросов, отчетами судмедэкспертов о проведенных вскрытиях, — он просто хотел забыть. Точнее, они. Они хотели обо всем забыть.
В кабинете повисла давящая тишина. Бертеги был слегка удивлен: он впервые слышал, чтобы Клеман произносил такие длинные речи.
— Одиль Ле Гаррек, — наконец заговорил комиссар. — Ты слышал это имя раньше?
— Нет. Я не допрашивал ее по «делу Талько», если вы это имеете в виду.
— Это тоже, но не только. Она появлялась хоть ненадолго в списке подозреваемых? Многие имена потом оттуда исчезли в связи с недоказанными обвинениями.
— Честно говоря, не знаю. Что заставляет вас думать, что она к этому причастна?
Хороший вопрос, подумал Бертеги. Ну и что на него ответить? Комиссар немного поразмышлял.
— Ничего конкретного. Просто не исключаю такой возможности. Как и для любого другого жителя города, кстати. Во всяком случае, ты мне еще понадобишься, — подытожил комиссар. — Я хочу, чтобы ты поднял все ближайшие полицейские архивы и выяснил, не появляется ли где-нибудь имя Одиль Ле Гаррек. Мне местные работники ничего не скажут, а вот тебе, раз ты вместе с ними прошел через такое… испытание, как восемь лет назад, будет больше доверия.
— Это потребует времени… И потом, не могу ведь я ездить от одного полицейского участка к другому и рыться в документах…
— А ты не торопись. Никакой спешки. Я на тебя рассчитываю. Пока все.
Клеман кивнул, встал и направился к двери. Уже взявшись за дверную ручку, он вдруг обернулся.
— Это из-за ее дома?
— Ты о чем?
— Это ее дом навел вас на мысль, что она могла быть причастной к «делу Талько»?
Бертеги ответил не сразу.
— Может быть, и дом… да. Но не только. Главным образом телефон. Провода перерезали, чтобы помешать ей связаться с кем-то. Никто не пытался на нее напасть… по крайней мере, в открытую. Никто не пытался проникнуть в дом. Кто-то лишь хотел, чтобы она… хранила молчание.