Потом он увидел, как она бьет себя кулаками по лицу.
Он увидел, как врачи подбегают к ней и один из них делает ей укол в локтевой сгиб руки. Видел, как она отбивается, слышал ее крик. Этот крик поднимался от земли, как мощный гейзер. Он возносился вверх, и Бастиан невольно поднял глаза, словно хотел проследить за его полетом.
И тогда он заметил нечто удивительное: небо над ее головой изменилось. Оно стало какого-то необычного цвета. Черно-синего. В реальности небо никогда таким не бывает, даже ночью, но на одной из картин матери оно было именно таким: темно-синим, располосованным черными тенями. И вот на глазах Бастиана крик его матери словно материализовался, превратившись в тонкую красную нить, похожую на след краски. Как будто струйка крови пересекала темные облака, понемногу разбухающие и заполняющие собой все небо.
Тогда он и услышал тот голос впервые.
Голос говорил едва слышно — скорее шептал, шелестел… Он произнес всего несколько слов. Эти слова были Бастиану уже знакомы — он словно слышал их раньше, когда-то, в другой жизни… он не знал, как объяснить.
Простая фраза как будто сама собой возникла в голове Бастиана: «Настанет день, когда случится нечто ужасное, и с того дня уже ничто не будет так, как прежде». За всю свою недолгую жизнь Бастиан еще ни разу не слышал столь очевидной истины.
Часть I
Лавилль
Глава 1
О найденном трупе ему сообщили по телефону в день, который он никогда не смог забыть, — день первого осеннего тумана.
Туман появился однажды под утро, в начале октября. Его прозрачные пряди, напоминающие капроновые ленты, стелились в холодном воздухе. Так повторялось из года в год: самые первые туманы в Лавилль-Сен-Жур были почти невесомыми и с легкостью перышка скользили вслед за порывами ветра.
Плотнее запахнув на своем коренастом теле слишком короткий халат и сунув ноги в шлепанцы, он подошел к окну гостиной и стал смотреть на туман. Странная мысль пришла ему на ум: «Ну, теперь наконец и мы — тоже здешние…»
По идее, эта мысль должна была прийти Клаудио Бертеги гораздо раньше: вот уже пять месяцев прошло с тех пор, как он с женой Мэрил и дочерью Дженни вселился в этот небольшой уютный дом и одновременно вступил в должность комиссара полиции. Но эти пять месяцев почему-то казались ему недостаточным сроком. Они прибыли в Лавилль-Сен-Жур в середине мая, провели здесь конец весны, потом лето с его ярким безоблачным небом — и все это время Бертеги испытывал иррациональное ощущение того, что они здесь просто гости, туристы. Что вот это все — он и сам точно не знал, что под этим подразумевает, очевидно, все вперемешку: предложение о переводе сюда по службе, которое он сначала резко отверг, сердечный приступ десять дней спустя, просьбы Мэрил больше так не напрягаться, сменить образ жизни… Одним словом, ощущение, что вот это все — только временно, что это дурацкое подвешенное состояние рано или поздно закончится.
Стало быть, он ошибался. И теперь он лучше понимал причину этого необъяснимого ощущения: все последние месяцы ему не хватало тумана. Ибо Лавилль-Сен-Жур не просто окутывался туманом каждую осень: этот туман был частью его легенды.
Бертеги невольно вспомнил рекламную брошюру местного синдиката: Лавилль-Сен-Жур, уютное готическое гнездышко, утопающее в зелени. В брошюре говорилось об уникальных архитектурных сооружениях, о высоком уровне жизни горожан, а также о необычном климате, вызванном географическим расположением города: он был окружен поясом возвышенных плато, и с октября до конца марта, а иногда и дольше, над ним висел густой туман.
Итак, комиссар Бертеги стоял у окна гостиной, задумчиво разглядывая блеклые полупрозрачные витки тумана, окутывающие небольшой садик, красные качели и высокий дуб, под которым все еще стоял летний стол, — когда мобильный телефон, с которым он никогда не расставался, зазвонил в кармане халата. Вполголоса чертыхнувшись, он посмотрел на имя абонента, высветившееся на дисплее, и поморщился: нет никаких причин, чтобы Клеман звонил ему так рано. Само собой, если речь не шла о плохих новостях…