По крайней мере, на данный момент никаких значительных результатов не было. Не удалось найти и следа «шутников», перерезавших телефонные провода в доме Одиль Ле Гаррек; к тому же вскрытие, как и можно было предположить, подтвердило инфаркт. Невозможно было предъявить ни малейшего обвинения Ле Гарреку: все наследство покойной включало в себя дом и немногочисленные ценные бумаги — это выглядело совершенно ничтожным по сравнению с доходами известного писателя.
В поведении Сюзи Блэр, за которой два дня назад установили слежку, тоже не обнаруживалось ничего подозрительного.
Зато обстоятельства убийства быка по кличке Хосе были установлены совершенно точно. Сначала животное действительно усыпили, выстрелив в него шприцем со снотворным — это подтвердили эксперты, — затем разрезали живот и вынули внутренности, орудуя чем-то вроде большого охотничьего ножа с зазубренным лезвием. Однако сейчас, в ожидании результатов других анализов, в том числе почвы (это было требование Бертеги, встреченное несколькими удивленными взглядами, поскольку, в конце концов, речь шла всего лишь о «корове с яйцами», как выразился прибывший из Дижона судмедэксперт), комиссар вынужден был бездействовать.
Оставался Кристоф Дюпюи, насаженный на острые прутья парковой ограды. Допрос его приятеля, Бруно Мансара, дал не больше информации, чем все остальные розыскные мероприятия Бертеги. Что касается его младшего брата, комиссар даже не смог его увидеть. «Не трогайте его хотя бы несколько дней!» — умоляла мать. Бертеги не стал настаивать.
Найти бы хоть одну зацепку… Пока у комиссара было лишь смутное ощущение, что что-то не так, и несколько деталей — мелочи, словно небольшой зазор между двумя ступеньками деревянной лестницы, все остальные ступеньки которой идеально пригнаны друг к другу: подозрительная невозмутимость, даже равнодушие женщины-астролога, близкой подруги покойной; молчание Ле Гаррека и его полная незаинтересованность в поимке тех, кто, возможно, перерезал провода в доме его матери; зачарованный взгляд мальчишки с фермы, устремленный на кобуру, и его шепот «Это призрак… новый…», сопровождаемый движением руки в направлении развалин замка на склоне холма…
Были еще слова Бруно Мансара о своем друге: «Я не понимаю… он боялся перелазить через ограду. Он никогда бы не полез один, не дождавшись нас!»
И наконец, Бертеги казалось, что все эти дела породил и связал в единое целое сам город: за очарованием его старинных камней, грубых, неотделанных, но чистых и ухоженных, за густой зеленью садов и парков, за гладкими чистыми аллеями угадывались какие-то тайные кривые переулки, спускающиеся сквозь туман в самое сердце ночи: с расшатанными каменными ступеньками, выщербленной мостовой и покосившимися домами, словно спроектированными пьяным или безумным архитектором и скрывающими какие-то тайны, которые дышат за их стенами, спят на чердаках, гниют в подвалах…
Маленькая группа людей немного переместилась — теперь Николя Ле Гаррек принимал соболезнования, стоя рядом с пожилой женщиной — судя по всему, своей тетей, той самой, с которой Бертеги предстояло встретиться по прошествии нескольких минут. Ле Гаррек был весь в черном, но его одежда мало соответствовала ситуации: кожаная куртка, джинсы… и неизменные черные очки.
После того как погребение завершилось, Бертеги увидел со своего наблюдательного поста, как тетка и племянник обменялись долгим взглядом. Теперь кроме них возле могилы осталась лишь Сюзи Блэр, стоявшая чуть в стороне. Ее бледное лицо и серебряно-белые волосы были почти неразличимы на фоне тумана.
На мгновение Бертеги показалось, что сестра покойной сейчас даст племяннику пощечину, но Софи Меришон отошла, не сказав ни слова и не оборачиваясь. Теперь Ле Гаррек остался наедине с женщиной-астрологом. Интересно, они знакомы? — внезапно подумал комиссар. Если да, это противоречило тому, что сказала Сюзи Блэр…
Софи Меришон — судя по всему, это была она — подошла к выходу, на ходу снимая черный платок, покрывавший ее седые волосы.
— Мадам Меришон? — окликнул женщину Бертеги.
Она остановилась и неприветливо взглянула на комиссара. На ней был серый плащ, в костлявой руке она держала сумочку. На первый взгляд Софи Меришон напоминала сестру — по крайней мере, насколько Бертеги мог судить о покойной по фотографиям: то же почти прямоугольное лицо, те же глаза необычного цвета… Но у Одиль Ле Гаррек были высокие скулы и полуопущенные тяжелые веки, что придавало ее облику некую таинственность, тогда как в облике Софи Меришон все говорило о брюзгливости, отсутствии фантазии, безрадостной повседневности…