— Чудаки! — пробормотал Уиллард Пархест, дивясь тому, как мог Артур Борисович и иже с ним надеяться, что им удастся сохранить в тайне свои работы над проектом «Gold pill». Проектом, который, при успешном его завершении, коренным образом изменил бы существующую до сих пор на Земле систему ценностей. Этому седенькому господину следовало бы изумляться не тому, что тайна сия известна кому-то, кроме узкого круга посвященных, а поражаться, почему финансировавшие его исследования олимпийцы так долго не накладывали на них свою руку! А в самом деле любопытно, с чего это Консолидация Пяти решила тряхнуть их именно сейчас? Получила сведения о благополучном завершении очередного этапа работ или, потеряв терпение, задумала подключить к исследованиям новые силы? Вероятнее всего второе, иначе послала бы за материалами по проекту кого-нибудь посолиднее. Но даже и в этом случае оказанное Пархесту доверие говорит о многом, и потому прокол с Эвридикой особенно досаден и несвоевременен. При столь высоких ставках надо было вести себя осмотрительней.
Рано, ох рано воспарил он мыслями к новому обществу, где люди будут делиться не только на бедных и богатых, но и — главное! — на смертных и бессмертных, земляных червей и небожителей. До этого еще предстоит дожить и, прежде всего, получив от Артура Борисовича материалы по проекту «Gold pill», заставить его нажать на все кнопки, чтобы Эвридика, избегнувшая каким-то чудом уготованного им для нее вечного покоя, отправилась-таки в мир иной. Причем как можно скорее…
— Мистер Циммерман, у вас, на мой взгляд, было достаточно времени, чтобы решить, стоит ли вашему центру продолжать сотрудничать с Консолидацией Пяти. Однако, если вы не можете принять решение самостоятельно и вам необходимо посоветоваться с директором и прочими заинтересованными лицами, я, с вашего позволения, откланяюсь. В вашем распоряжении осталось двое суток и ни минутой больше. — Уиллард Пархест поднялся со стула.
Артур Борисович устремил на него взгляд затравленного зверька, смахнул испарину, выступившую на побледневшем челе, несмотря на царящую в кабинете прохладу, создаваемую бесшумно работающим кондиционером, и сипло произнес:
— Мне действительно надо кое с кем посоветоваться. Думаю, диски с интересующими вас материалами вы сможете получить… Ну, скажем, послезавтра утром. Консолидация, вероятно, предусмотрела какую-то форму вознаграждения, призванную компенсировать нам моральный и материальный ущерб, который мы понесем, добросовестно выполнив предъявленное вами требование?
— Разумеется, — подтвердил мистер Пархест, усаживаясь на прежнее место. — Мне поручено обсудить с вами как размер компенсации, так и величину вознаграждения, ожидающего вас и ваших сотрудников в случае, если представленные по проекту «Gold pill» материалы будут соответствовать той информации, которой мы о нем располагаем.
— Куда же деваться, будут соответствовать, — буркнул Артур Борисович, болезненно морщась и вялым движением отправляя в рот три крохотные белые горошины. — Хотел бы я, чтобы эти пилюли были «золотыми». Так что же вам велено передать нам в утешение?
— Не было печали, купила баба порося! — раздраженно сказал Генка Тертый, стараясь не смотреть, как Четырехпалый хлопочет вокруг Эвридики, водруженной на составленное из ящиков ложе. Щупает пульс, подтыкает одеяла, подобно заботливой мамочке. — Что нам теперь с этой цацей делать? Рыть надо отсюда со всем поспешанием, а не благотворительностью заниматься! Застрянем тут — все как один пропадем!
— А может, шеф задумал, если дела совсем хана будут, вместо заложницы ее использовать? — предположила Оторва, машинально поправляя роскошные пепельные локоны — предмет ее особой гордости. — Хотел же он, коли погоня прижмет, к какой-нибудь. тургруппе прибиться и, прикрываясь инострашками, от мцимовских вохров отстреливаться?
— Черт его знает, чего он хотел! — Генка дернул лицом, и пушистые усы его вздыбились, как у разъяренного кота. — После того, как он с Гвоздем решил на поверхность подняться, чтобы этой малахольной «намордник» сменить, и чуть под аквабас не угодил, уж не знаю, что и думать. Я б эту заморскую мокрядь как вшей давил, а он…
— Ну чего вы попусту топочете? Может, приглянулась ему эта крыска? Может, нет у него нынче барухи, вот он и решил интуристку попробовать? — желчно промолвила Ворона, глубоко затягиваясь и выпуская струи дыма через точеный нос.
— Это как же она ему приглянулась, через «гидру»? Или через «намордник»? — немедленно встал на защиту любимого шефа Генка, не терпевший, когда кто-либо наезжал на Четырехпалого. Сам он делал это постоянно, но что позволено Юпитеру, не позволено быку.
— Значит, просто импортную телку трахнуть для разнообразия возжелал, невзирая на личико и возраст! — не унималась Ворона, становившаяся после двух стаканов джина особенно агрессивной. Ответом ее никто из присутствующих не удостоил — всем было известно, что Ворона сохнет по Четырехпалому с первого курса и ревнует к любой оказавшейся поблизости юбке.
— Гвоздь, налей Вороне кофе, и чтобы больше никакого спиртного, — распорядился Юрий Афанасьевич, задергивая полог, отделявший ложе Эвридики от общей комнаты, и возвращаясь к столу. — Я сказал, пока Сыч не вернется, никто отсюда носу не высунет, однако это еще не значит, что можно надираться. И не сверли меня взором горящим. Если сегодня вечером придется когти рвать, балласта у нас без тебя хватит.
Ворона бросила на Радова испепеляющий взгляд, но не посмела возражать, когда Гвоздь наполнил ее стакан черной дымящейся жидкостью.
— Вот про балласт-то мы как раз и говорили. Зачем он нам?
— И правда, зачем? — повторил Радов, обводя взглядом четырех курсантов — осколки «дюжины», которую он курировал четыре года.
Он знал их слишком хорошо, чтобы торопиться с ответом, так как ответ, устраивавший его самого, не произвел бы на них никакого впечатления. Сам-то он достаточно часто видел человеческие страдания и смерти, чтобы научиться избегать ненужного кровопролития и жестокости. Разумеется, от христианского всепрощения был он весьма далек и, если бы кто-нибудь ударил его по одной щеке, то сам недосчитался бы зубов, но ответить ударом на удар и позволить незнакомой женщине испустить дух из-за неисправности «бабочки» — это совершенно разные вещи.
Разные для него, но не для них, напомнил себе Юрий Афанасьевич и еще раз оглядел сидящих вокруг стола ребят — озлобленных, искусанных и исцарапанных злодейкой-судьбой так, что целого клочка шкуры при всем желании не сыщешь. Бесстрашных, ни во что не верящих и ни во что не ставящих ни свои, ни чужие жизни. И все же им еще предстоит немало претерпеть, чтобы в горниле страданий ненависть и озлобление переросли в любовь, милосердие и жалость. Этого, может статься, и не произойдет — не в каждой раковине вырастает жемчужина, но…
А до тех пор какой смысл говорить о милосердии Генке Тертому, родившемуся на берегу Плюссы, где-то неподалеку от Гдова, на хуторе, сожженном дотла во время одного из так называемых «пограничных конфликтов» между Эстонией и Псковской республикой? Единственный, чудом уцелевший после бойни, учиненной «радеющими за возвращение Эстонии отчих земель легионерами», парень, наслушавшись баек о прелестях и диковинах Свободной Зоны, бежал с Псковщины в Питер и четыре года мыкался по трущобам. Попрошайничал, крал, бандитствовал, прибившись к шайке Веньки Сполоха, и лишь после ее уничтожения подался, семнадцати лет от роду, в Морской корпус. А в заведении этом, выпускающем из своих стен наемников экстра-класса, учат чему угодно, кроме сострадания. Такого термина курсанты не знают, и знать его им по штату не положено.