— Что я наделал? — судорожно шептал Локи. — Что я с тобой сделал, Тор? Мне так жаль, брат, я так тебя люблю.
Эрос осторожно забрался по лестнице и заглянул в дом. Резкий запах крови сшибал с ног, компаньон рыдал на груди мертвеца, обливаясь горькими слезами, и это он ещё не видел начало действа. Когда Тор взял нож, сверкая безумными глазами, Эрос решил, что ему конец. Что могло прийти в голову недавно восставшему из мёртвых охотнику? Нет, конечно, он успел бы скрыться, если постарался, но взгляд Одинсона словно загипнотизировал, кот хотел точно знать, что именно собирался сделать Тор.
Кривая улыбка исказила мужественное лицо, он потянулся к коту и вопреки всем ожиданиям мягко погладил по голове, Эрос съёжился от прикосновения, но не нашёл в себе сил отскочить, его погладили пару раз по спине, и на этом всё, Тор отошёл в сторону. Одинсон обернулся, глянув на ничего не понимающего кота, и уверенно опустился на колени, прямо напротив двери, словно собирался молиться или выпрашивать у Локи разрешения остаться.
Одинсон вдохнул полной грудью. Он обладал невероятной силой воли, кто ещё решится на такое, как не волевой человек. Одним взмахом руки охотник рассёк артерию на руке пониже локтевого сгиба, из которой немедленно хлынула густая кровь, он вскрикнул от боли, тут же зарычал, ловко перехватив рукоять ножа, он приставил лезвие к груди.
Эрос соскочил со стола, рванул к нему, но не смог остановить, Тор вогнал нож в свою грудь и со всего размаху с криком боли и отчаяния навалился на рукоятку всем телом. Деревянные половицы помогли его безумному плану свершиться, конвульсивно дёрнувшись, он завалился набок. Эрос на негнущихся лапах обошёл трепыхающегося, как рыба, охотника, у кота шерсть стояла дыбом. Эрос заглянул в лицо бездыханного человека, его глаза застыли упрямо открытыми, он смотрел на дверь.
Пожалуй, Эрос не видел ничего более жестокого в своей жизни, хоть отдалённо схожего с этим актом жертвоприношения. Это было неправильно по отношению к ним обоим, однако сложно было упрекнуть в жестокости отчаявшегося человека. Одинсон пронзил своё сердце в назидание, поймёт ли Локи, что всё это в его честь?
Пока что ему было не до размышлений, он так по-человечески оплакивал смерть возлюбленного брата.
***
Холод сковал всё тело от макушки до пят. Тор чувствовал тяжесть во всём теле, что-то мешало ему дышать в полную силу, даже подвигать пальцами руки казалось очень тяжело. С большим трудом открыв глаза, Одинсон поморщился от яркого дневного света, который топил избу через распахнутую дверь. Со стола на него скептически взирала чёрная морда, кот только не морщился, но по взгляду стало понятно, каким идиотом его считал компаньон колдуна.
Сердце Тора сбилось с размеренного ритма и стало долбить в грудь как бешеное, ему было тяжело дышать из-за Локи. Чернокнижник, можно сказать, лежал на нём и обнимал руками, уткнувшись щекой ему в грудь. Лафейсон держался за него, словно Тор был единственной его опорой и надеждой в бушующем океане неопределённости.
— Он вернулся, — шёпотом бросил Тор в сторону Эроса, и на его губах нарисовалась глупая улыбка.
Кот ответил скептическим взглядом и вдогонку бросил едва слышную, словно жужжание комара, фразу: «Сейчас он тебе устроит».
Лафейсон дёрнулся, крупно задрожал всем гибким телом и постарался отлипнуть от брата, удавалось ему это с большим трудом: кровь засохла и держала его, как дёготь. Когда Локи увидел не безжизненные глаза мертвеца, а взволнованный взгляд, немедленно взглянул на затянувшуюся рану, для уверенности коснулся ладонью груди и всё-таки смог хотя бы подняться на колени.
Одинсон заулыбался, только глупая улыбка быстро слезла с физиономии, когда Локи со всего размаху врезал ему по щеке, так что ладонь вспыхнула, он приложил не щадя, так сильно, как смог.
— Ай! Ты что?! — взвился охотник, не ожидая такого приветствия.
— Я тебя сейчас придушу! — зашипел чернокнижник и с размаху ударил по другой щеке, у Тора снова зазвенело в ушах, у брата был хороший удар, сильный. — Я тебя…
Локи снова замахнулся, но Одинсон наконец возобладал над своим телом и успел перехватить занесённую руку, а потом и вторую, услышав злой рык колдуна. Тор поймал дерзкий взгляд зелёных глаз и резко потянул Локи на себя, тот, не ожидая ничего подобного, брякнулся сверху, снова притискивая охотника к полу. Их губы едва не соприкоснулись, но Локи успел отвернуться.
— А ну-ка отпусти! — приказал Лафейсон и уже более истерично стал отчитывать непутёвого братца: — Я ещё не закончил! Я тебя так отлуплю, что мало не покажется! Идиот! Как ты посмел?!
— Хватит орать! — рявкнул Одинсон, но без злости, как ясный день, он видел, до какой степени Локи был зол, а это значило, что ему было не всё равно, почему-то от этого на душе становилось теплее. Именно этого Тор добивался, он хотел увидеть эмоции в глазах колдуна, он ведь должен был понять, что Тор не намерен уходить и отпускать его тоже не собирался.
Если его короткое пребывание за чертой жизни причинило брату такую боль, Локи наконец задумается над этой ситуацией и поймёт, как Тор в нём нуждался, пусть его поступок больше напоминал примитивный рычаг давления — так тому и быть. Он без зазрения совести использовал любые средства в этой войне с ангелом смерти, ведь под личиной отстранённой холодности скрывалась его истинная суть.
— Какого чёрта ты сделал? — сдержанно задал вопрос Локи, но каждый новый вопрос он произносил всё более истерично: — Ты хоть понимаешь, что мог убить себя? Я впервые проводил этот проклятый обряд, что, если я ошибся, смог воскресить тебя лишь раз? Ты хоть понимаешь, чем всё это могло закончиться?
— Я просил тебя не уходить, и что ты сделал? — парировал охотник.
— Отпусти, — дёрнулся Локи. — Немедленно!
Тор даже не подумал подчиниться, он всё так же сковывал запястья Локи и удерживал его взгляд. Если даже смерть не смогла встать между ними надолго, значит, и в помине не было такой силы, которая способна их разлучить, во всяком случае Одинсон надеялся на это. Ему просто нужно было немного времени, он вытянет из Локи всю необходимую информацию, узнает все его страхи и мечты и обернёт в свою пользу. Единственное, что беспокоило Тора, так это Лафей — бездушный, но любимый отец. Как оградить Локи от его настойчивого влияния?
— Ты снова вызывал его? — резко сменил тему Одинсон, не дожидаясь ответа: знал его наперёд.
— Не твоё дело, — Лафейсон сглотнул.
— Тут ты ошибаешься.
Тор осторожно разжал кулаки, освобождая брата от необходимости быть к нему прижатым. Локи огромных трудов стоило подняться, пришлось скинуть накидку, которую оказалось практически невозможно отлепить от пола, Тору с этим оказалось ещё сложнее. Лафейсон отошёл к лавке, а затем появился с ведром воды в руках, единственное, что он сделал, облегчая брату задачу, так это полил холодной водой его волосы и осторожно отлепил пряди, выпачканные в крови, на этом всё.
Лафейсон поднялся, бросил на Одинсона колючий взгляд и заявил:
— Весь этот бардак убираешь ты, я не зайду сюда до тех пор, пока ты не приведёшь всё в порядок, — Локи заметно вздрогнул, окидывая взглядом засохшую лужу крови. — Я растоплю баню.
Лафейсон вышел на улицу, захлопнув за собой дверь.
Тор выдохнул и стал стягивать с себя грязную одежду, которая теперь превратилась в ветошь. Во всяком случае, Локи больше не прогонял его и сам уходить не собирался. Значит, его поступок возымел некоторую силу.
— Что ж, справедливо, — бросил вдогонку охотник, но, разумеется, Локи его не услышал.
Практически весь день они порознь занимались каждый своим делом: Лафейсон хлопотал в бане, накинув на испачканную одежду тяжёлый, но тёплый тулуп, а Тор выходил из дома только за водой к колодцу. Сегодня растопкой бани занимался Локи, ему хотелось смыть с себя кровь брата, которая так застыла на его волосах, руках и одежде, он таскал воду, не зная усталости, физическая работа отвлекала его от тяжёлых размышлений.
Судя по валящему из трубы пару, Тор затопил подтопок, прогревал избу. Через несколько часов охотник прервал занятие брата своим появлением, всучил Локи тарелку с тёплой похлёбкой и, ничего не говоря, снова направился наводить блеск в избе. Лафейсон в очередной раз почувствовал себя виноватым, может, не стоило так резко разговаривать с охотником, в конце концов он тоже был жертвой обстоятельств, и его жестокий поступок был только следствием затаённой обиды и боли.