«А как же души этих детей, в тела которых ты запихнул чёртову ведьму и колдуна?!» — возмущался Одинсон.
«Они не хотели жить», — просто ответил на это Локи, при этом не пытаясь оправдать свой поступок.
«Ты не имел права, Локи! Мы не боги! — никак не мог успокоиться Тор. — И что дальше? Ты всё это из-за него затеял? Отвечай мне! Из-за него?»
«О чём ты?» — всё ещё не понимал Локи такой странной реакции.
«Из-за него, — качал головой Одинсон, убеждаясь в собственной правоте. — А я, дурак, решил, что ты наконец забыл о нём, что он больше не напомнит о себе. Только я ошибался, Лафей всегда будет стоять между нами».
Локи ничего не успел объяснить, Тор налетел на него с беспочвенными обвинениями, затем схватил куртку, бумажник и выскочил вон из дома. Лафейсон за ним не последовал, лишь приказал Фенриру проследить, куда направился брат. Он всё никак не мог понять, где связь между воскрешением парочки влюблённых адептов и Лафеем. Когда же колдун поразмыслил над этой ситуацией, то понял, отчего Одинсон вспылил. Это была вовсе не забота о несчастных подростках, по глупости потерявших свою жизнь. Тор ревновал. Должно быть, он всерьёз полагал, будто Локи захочет быть с отцом, поместив его дух в юное и привлекательное тело.
Тор оказался проницательным, только на пару лет опоздал. Локи уже провёл этот обряд и дал своему отцу снова вдохнуть полной грудью, только его телесная тюрьма оказалась куда страшнее, чем пребывание в пустоте между мирами. Локи поместил душу отца в тело обречённого на смерть старика, ему оставался считанный месяц: пациент не мог говорить и двигаться, он доживал последние свои дни, испытывая нестерпимую боль. Лафейсон умертвил душу пациента, поместив в бренное тело сущность адепта, который дал ему жизнь и потрудился, чтобы искалечить её до неузнаваемости. Последние свои дни Лафей мог лишь таращить глаза на своего господина и слушать его голос. Локи с чувством полного удовлетворения рассказывал отцу о том, что жить тому осталось недолго. Поведал колдун и о своём брате, которому подарил бессмертие, о своей счастливо прожитой жизни. Глаза отца не просыхали, злые, но бестолковые слёзы катились по щекам. Локи поступил с ним так же жестоко, как отец в своё время, он заставил его прочувствовать, как угасала его жизнь. Локи больше не испытывал к нему родственной тяги; призрак, который был его связующим с прошлым, растаял бесследно, стоило кардиомонитору издать непрерывный протяжный писк.
Лафейсон посчитал, что рассказывать Тору о своём поступке не стоило. Поскольку не хотел увидеть в глазах брата порицание. Может, и зря. Узнай любимый о смерти Лафея, не стал бы так бурно реагировать и ревновать к покойнику.
Спустя несколько часов в сопровождении Фенрира брат вернулся домой, он еле стоял на ногах, от него разило крепкой выпивкой. Одинсон вяло сопротивлялся, когда Локи повёл его в спальню. И всё повторял, как заведённый: «Я знал, что так будет. Я всё знал».
Лафейсон не пытался увещевать Тора, просто помог ему раздеться и уложил в постель. Лафейсон тихо покинул их общую спальню, чтобы провести ночь на диване в гостиной. Правда, посреди ночи его разбудил быстро протрезвевший Одинсон. Судя по всему, не обнаружив любовника в постели, а Эроса на широком пуфике у изножья, он не слабо перенервничал и полуголый ринулся на поиски своей второй половины.
Локи нашёлся в гостиной на диване, Эрос спал у него в ногах. Сперва Тор не хотел будить колдуна, но не стерпел, он должен был извиниться. Только разговора не вышло, Локи сонно завозился и отвернулся от него, впрочем, не демонстрируя обиду, а просто желая выспаться.
Утром им всё-таки пришлось поговорить, Тор рассыпался в извинениях и признался в том, что попросту до сих пор ревновал брата к отцу-колдуну и никак не мог себя преодолеть.
«Его больше нет», — сказал тогда Локи, и в тот момент его не терзала тоска об отце, ему было легко.
«Его давно уже нет, — кивал Одинсон. — Но я всё равно не могу не думать, что в любой момент ты можешь вызвать его».
«Тор, ты не понял, — улыбаясь, покачал головой Лафейсон. — Я давно уже провёл обряд возвращения в физическую оболочку, я дал ему тело обречённого на смерть человека, и последние дни своей жизни он провёл, слушая о том, как мы счастливы. Поверь, ему было очень больно осознавать, что я счастлив с тобой. Кажется, он до последнего надеялся, что я дам ему второй шанс».
После того, как Локи раскрыл карты, Тор моментально успокоился, и его даже не особо беспокоило, что брат дал свой номер телефона вернувшейся из забвения Сиф. Поскольку возвращение в мир живых вызывало недоумение и откровенный шок, знакомиться с новой реальностью, с будущим было непросто; и Сиф, как и Маркусу, просто необходимо было знать, к кому обратиться, ведь никто больше не был в курсе, какова истинная ситуация.
Эрос запрыгнул на стол, где для него всегда было своё место и личная тарелка. Котяра уселся на стол и стал пристально наблюдать за Тором. Одинсон обернулся и рассмеялся: Эрос постукивал лапой по тарелке, как бы намекая, что уже невмоготу.
Хлопнула входная дверь, послышался шум в холле, в столовой показалась чёрная морда Фенрира. Его часто принимали за восточно-европейскую чёрную овчарку с волчьими корнями. Локи то и дело спрашивали, где он купил столь удивительного вида пса, крупнее даже самой породистой особи. Колдун лишь загадочно отмалчивался и усмехался.
Дружелюбный с виду пёс не позволял себя гладить, он внушал опасения каждому, кто бросал на него взгляд, тем более что, несмотря на всевозможные запреты для современных собак в развитом обществе, Фенрир не носил ошейник и знать не знал, для чего нужен был намордник. Волк стал менять свой внешний вид в зависимости от ситуации: ночами он бродил по тёмным переулкам в поисках новых жертв, которые сами попадались навстречу; Локи не ограничивал его в этом вопросе, поэтому нередко с улиц города исчезали распространители наркотиков, воротилы игорного бизнеса и владельцы борделей. А с утра Фенрир бодро шёл рядом с Локи на работу, садился в машину и спокойно смотрел через окно на мимо пролетающие машины.
— Мы пришли! — крикнул Локи из холла, а через минуту явился собственной персоной, переступая порог столовой. — Как вкусно пахнет.
Тор закончил натирать столешницу, повесил полотенце на держатель. Фенрир залетел на кухню, словно в поисках жертвы, залез лапами на стол, лизнул кота по чёрной макушке, удовлетворился приветствием и быстро исчез из кухни. На странное поведение волка братья давно уже не обращали внимания; компаньоны Локи всегда проявляли странную симпатию друг к другу, но в последнее время стали как-то по-особому внимательны. Одинсон проводил Фенрира взглядом и уже буквально пожирал глазами стройную фигуру брата. Локи любил дорогие вещи, подчёркивающие его стройные ноги, узкие бёдра и плечи, всегда предпочитал цвет ночи, редко — предгрозового неба. И выглядел одновременно пугающе и соблазнительно.
— Привет, — ещё с утра, когда Локи собирался на работу, Одинсон пожирал его взглядом, но брат торопился, поэтому всё, что ему перепало, — это быстрый поцелуй. — Ну, что? Мы едем, или как?
Локи рассмеялся в голос, когда Тор, хитро щурясь, подобрался ближе, захватывая его в капкан своих тёплых объятий. Одинсон давно уже не опасался проявлять свою силу и настойчивость в отношении возлюбленного брата. Он перестал считать себя извращенцем, когда понял, что любовь к колдуну не калечила его душу, а наоборот, питала силой.
— Ну конечно едем, — подтвердил Лафейсон. — Я еле отвязался от учредителей съезда по судебной медицине, но мне это всё-таки удалось. Правда, я не могу обещать, что меня не будут заваливать СМС.
Тор довольно выдохнул, окатив брата любовным взглядом. Запланированная поездка в лес всё же состоится, пусть и с опозданием. Такое событие не испортят даже старые и не совсем добрые знакомые.
— Сиф? — поинтересовался Одинсон, оглаживая талию Локи, и вовсе не хмурился, когда тот положительно кивнул в ответ. — Всё никак не освоятся?
— Куда там! Как малые дети, — возмутился Лафейсон.
— Они и есть дети, — спокойно согласился Тор. — Они пропустили много всего, нужно время, чтобы наверстать.