1.
— чем собираешься заняться? — голос Машки раздается в наушнике моих новеньких ультрамодных белых беспроводных наушников. Очередной подарочек приехавший вместе с курьером и цветами в модной коробке от обожателя, который пытается быть тайным, но увы и ах. Григорий Николаевич, староватый и лысоватый ловелас, мнящий себя как минимум Ален Делоном. Начальник соседнего отдела, подбивающий ко мне клинья весь последний год. Неуспешно. Достал. Но подарки этот тайный, в кавычках, поклонник всегда сопровождал четверостишиями или фразами из классической литературы. Сегодня это был бедняга Петрарка.
Бедный Петрарка, бедная я. Но больше всего меня озадачила приписка на другой стороне карточки «Вернись в долину света дитя луны и солнца, исполни завещанное». Кто-то ку-ку. Это точно.
— ауууу! Ты меня вообще слышишь?
— слышу…
— что уже получила?
— да…
— что сегодня?
— белый розы, белые наушники к яблочку и Петрарка, кажется… Читать не буду. Скину фотку.
— вот и чем тебе мужик не угодил? — тяжело вздыхает она, — так сейчас никто не ухаживает. Смотри добрый, щедрый, образованный…
— старый, толстый и годиться мне в отцы. И кстати, нагло пользуется отсутствием его у меня.
— зато как у Бога за пазухой…
— отвали, — огрызнулась я, желая прекратить наш вновь начинающийся спор.
— ладно, — вздохнула она, — чем займешься?
— сегодня суббота, дождь как видишь, — прислушавшись к мерному стуку капель за окном блаженно потянулась в кровати, — плевать на все, буду предаваться безделью.
— сильно не увлекайся, — засмеялась подружка.
Распрощавшись с ней я отбросила в сторону телефон вместе с наушниками и пошла на кухню добывать пищу. Ну как пищу, закупленные еще вчера после работы вкусняшки. Ведь я всю неделю планировала посвятить этот день исключительно отлеживанию боков.
Как сироте и выпускнику детского дома мне полагались квадратные метры, которые очень удачно и не без помощи моей патронатной матери Антонины Сергеевны я получила в свои восемнадцать лет как по часам. Ведь некоторые ждут годами и не дожидаются. Мои бедные родители, погибшие в автокатастрофе не оставили мне ничего кроме горы вещей в съемной квартире и в двенадцать лет я оказалась в государственном учреждении. Сейчас у меня в новостройке в строящемся микрорайоне рядом с парком и озером однушка. Шикарная планировка, модные окна в пол, белый ключ, автономное отопление. Антонина Сергеевна, царство ей небесное, постаралась на славу. А потом мы делали ремонт. Бедные ремонтники, но я столькому научилась. Сколько раз задавала себе вопрос, зачем женщина в таком почтенном возрасте вдруг оформляет патронажную опеку над совершенно незнакомым, чужим ей ребенком. И тут же бросается в неравный бой с проблемами этого ребенка, меня. Другая школа, репетиторы, логопед, психолог, брекеты и секция. Одна, другая, третья. Где-то за счет государства, где-то не раздумывая за свой счет. Уму не постижимо. В Детдоме все следили за ней с открытыми ртами. Кто сетовал, а кто косился на меня и говорил «в рубашке родилась». Дети же… с детьми я разбиралась сама. Особенно успешно пошло дело, когда для меня открылись двери секции по карате. Ведь не все понимают русскую речь, пусть даже и матерную. Язык силы тоже весьма эффективен. И вот я в двадцать два с квартирой, работой и высшим образованием бегаю от «перспективного» мужика, как выражается Машка. Все любовь большую и чистую жду. Наверное. Если она есть.
Уже три года как единственный человек, что заботился обо мне в жизни ушел. Я до сих пор не смирилась. Я до сих пор не подхожу к воде.
Набрав полный поднос вкусняшек и напевая веселую песенку, направилась в комнату. Только тут что-то пошло не так. На пороге комнаты у меня из легких вышибло напрочь, весь воздух, голова закружилась, а колени подкосились. Я начала падать, позорно, лицом вперед. Чтобы не видеть стремительно приближающийся пол зажмурилась и попыталась выставить руки. А ведь меня учили падать, правильно падать.
«что-то долго я падаю…»
Вакуум тишины и тьмы вокруг лопнул мыльным пузырем. Пространство вокруг наполнилось звуками. Неистовое скрежетание метала, крики боли и гнева, рычание, ржание лошади, ритмичные удары барабана где-то вдалеке. Легкие наполнились воздухом. Гарь, пот, кровь, испражнения, запах сырой земли, метала и кажется болота. Глаза тоже наполнились, но только слезами. Мимо просвистел какой-то горящий снаряд, дыхнув в меня сгустком горячего и едкого дыма. Инстинктивно я прижала ладонь к глазам и практически тут же услышала над собой грозный звериный рык.
На меня надвигалась огромная железная махина в закопчённых черных доспехах. Все что я успела разглядеть это имитирующую мужской торс нагрудную пластину с вырезанным на ней скалящимся драконом и безумные глаза с вертикальным зрачком цвета лазури в прорезях закрытого с римским плюмажем шлема. Нереально яркие, между прочем. Фосфоресцирующие.
— мамочка, — пискнула.
Дальше последовала какая-то вакханалия. Латная перчатка резко опустилась на плечо, ломая там все кости. Я взвыла, заваливаясь на колени прямо в грязь. Надо мной послышалось рычание, и звук ударов метала о метал. Повернув голову, все так же лелея адски болящее плечо, замерла в шоке еще большем. Истребитель моего здоровья, стоял ко мне спиной, распустив огромные перепончатые крылья цвета вина в сторону, закрывая вид.
В щель между перепонкой крыла и землей я увидела множество ног, неуверенно, между прочим, переминавшихся ног. Интуитивно поняла, он защищает меня, потому что с другой стороны не было ничего кроме огромного валуна у подножья которого я и сидела в грязи, поскуливая от пульсирующей боли.
Завязался бой. Неравный. Нападавшим очень не повезло. И мне вовсе не стыдно, что болела я за крылатого.
С каждой минутой боль становилась все нестерпимей. Решившись, я отодвинула край пижамной рубашки. От вида торчащей из плеча кости все поплыло перед глазами. Здравствуй тьма, здравствуй забвение. Я вас так ждала.
Мне однозначно что-то снилось. Знаете, бывают такие сны, которые настолько прекрасн и светлы, что не хочется просыпаться, а проснувшись ты совершенно ничего не можешь вспомнить кроме теплого, кажется солнечного света и возможно легкого дуновения морского бриза. И просыпаясь, ты пытаешься ухватить с собой хотя бы кусочек этого тепла, но нет, оно утекает сквозь пальцы горячим мелким песком. И вместо шума прибоя я постепенно начинаю различать тихий шепот. Я не прислушиваюсь, потому что на меня накатывает воспоминание. Средневековая битва, крылатый мужик в доспехах и кость, торчащая из моего плеча.
— это однозначно адамантовое лезвие, другое не взяло бы его броню, — прозвучало уверенное заявление звонким юношеским шепотом.
— ты, Рольф, давай делом занимайся. Да по тише. Или тебе мало было? — смешливо одернул его второй голос.
— откуда ж я знал, что она, — еле расслышала…
— откуда, откуда. Головой думай, дурень. Иномирцы ордена всегда с секретом. Иль ты мастера Рауля в академии не слушал? И зачем ты его только к себе в оруженосцы взял? Ему еще пару лет колпак носить надо.
Любопытство взыграло во мне, потому открыла глаза.
Я полулежала, полусидела на изогнутой тахте, укрытая до подбородка огромной пушистой шкурой в самой настоящей палатке. Знаете, такие большие, военные. Посередине кованый очаг, столбики, поддерживающие высокий полог. Стол с картами, стулья, подставки для оружия, щит невдалеке, манекен. Только вместо факелов пространство освещали парящие в воздухе шары света. У предполагаемого мною выхода обложившись металлическими частями сидел юноша с подбитым глазом и натирал каким-то составом часть доспеха. Соломенного цвета волосы, торчащие в разные стороны, смуглая кожа, зеленая рубашка, закатанная до локтей и кожаный дублет. На вид ему лет семнадцать не больше.
Все убранство и необычность ситуации меркло перед картиной, что открылась мне, стоило чуть сместить взгляд вправо. Испытывая на прочность походный стул, полулежа на нем с бутылкой в руке сидел он. Тот самый крылатый мужик.
Вот кто он, тот скульптор, тот создатель, что задумал такое творение. Да его можно часами просто рассматривать. Как картину Айвазовского или статуи Микеланджело. Он бесподобен, невероятен. Он идеален.