- Это ты мне скажи. - Повернулся Кручина. - Твоего же отца змей разорвал, подправив идиллию.
- Так в том ваши же люди и виноваты. Притащили с собой вражду и злобу, а она так тут и осталась.
Вышта смолк, дожидаясь гневной отповеди. Не дождался.
- Когда тот змей появился, думали мы, что конец нам придёт. А он не пришёл. Случилось по-иному. Стали мы замечать, что дрянь всякая в покое нас оставила. Не бросались боле вурдалаки на забор, не лезла из лесу всякая падаль. Даже волки, и те пастухам докучать меньше стали. А уж они-то завсегда мяска погрызть готовы. Видать распугал их змей, отучил соваться туда, куда сам захаживает. А теперь вот... Даже не знаю, что будет. Видно шибко ему насолили.
***
Воротились они к закату. Спины ломило, голод крутил животы, а поникшие лошади еле передвигали ноги. Позвали, покричали, но никто не спешил им открыть. Пришлось стучать. Долговязый ударил в ворота, затем ещё раз, и ещё. Бил, пока створки наконец не разошлись. Кручина собрался было обругать растяп, но увидев старика, промолчал. Тот посмотрел на них исподлобья и отошел в сторону. В глазах его читалась плохо скрываемая неприязнь. Кручина заметил, что видок его слегка переменился. Старик был грязен, будто валялся со свиньями, и сильно хромал. Синяк под глазом намекал, что гостеприимство его по достоинству всё же не оценили.
Зашли, закрыли ворота. Внутри было тихо - даже собаки не встретили лаем. Вышта забрал лошадей и увёл их в конюшню. Жулька проводил до дому, затем, кряхтя и отдуваясь, проковылял сквозь подворье и уселся на лавку у соседской избы, не проронив за всё время ни слова.
- Ага, воротились. - растянулся в дверях Загривок.
Он был пьян. Заляпанная жиром рубаха висела на нём, как на пугале. На перевязи болтались пустые ножны. Грязные пальцы держали стрелу с насаженным на неё обглоданным куском мяса. По губам каталась мерзкая ухмылка.
- Эй парни, остался медок-то ещё?
Загривок сошел с порога старостиной избы, оступился и едва не грохнулся мордой в грязь. Из-за спины его разразился тоскливый вопль.
- Нету, говорят, меду. Уж простите. - Развел он руками, когда равновесие к нему возвратилось.
Стащив зубами остатки мяса, Загривок сложился в поклоне, да так, что уткнулся носом в колени. За его спиной показались солдаты. Такие же неопрятные и перемазанные. Кто-то облизывал пальцы, кто-то жевал, но всех единило одно - они были в стельку пьяны. Раз, два, три наглых подонка, упившихся вслед за своим предводителем. Одного Кручина не досчитался - видать в пожирании самогона тот оказался слишком проворым.
- А мы тут празднуем! - Просиял Загривок, согнав с рожи спесь.
- Празднуете, значит. И что же? - Передразнил Кручина.
- Что? Он ещё спрашивает, а! Победу, матерь твою. Победу!
- Это над кем же?
Кручина покосился на старика, но тот лишь опустил глаза.
- Над драконом твоим, криволапым. Так вот! Пока вы там шлялись, я уделал его собственноручно. Я! - Загривок ткнул себя пальцем в грудь и плюнул Кручине под ноги.
- Вон оно что. И каким это таким образом? - Протянул Кручина, поправляя перевязь.
- Да таким же, каким и тебя уделаю, если тон не сменишь, сучье вымя!
Кто-то из солдат сунул ему лук и Загривок вскинул его, мгновенно наложив стрелу. Глаза его прояснились. Кручина не успел выхватить меч. Похоже их конфликт достиг апогея.
Все молчали. Даже сверчки вдруг стихли, ожидая когда Загривок спустит тетиву, но тот не спешил. Он был из тех, кто не любил торопиться в таких делах. Предпочитал тянуть, наслаждаясь осознанием неизбежности. Кручина уже видел это, видел не раз. Отчасти за это он и не любил Загривка. Сукин сын любовался болью и упивался страданием. И таких, как он, расплодилось по миру слишком много.
- Стрела у тебя одна, но нас двое. Не ошибись. - Прохрипел Долговязый. Лицо его не выражало ничего, но в этой пустоте была смерть.
Загривок наставил стрелу на него, но мгновение спустя вновь перевёл её на Кручину. Он понимал, что убить Долговязого было бы куда как полезнее, но не мог совладать с собой. Мгновения ползли. Обратного пути не было.
- Я прострелил ему башку. Попал прямо в глаз! И он сбежал. Заверещал, как битая девка и сбежал.
Голос его дрожал, руки тряслись от натуги. Кручина молчал.
И тут, растолкав солдат, из избы вырвалась Аня. На секунду остановившись, она посмотрела Кручине в глаза. Посмотрела и отвернулась. Сарафан её был черен от жира и сажи, рваный подол волочился по доскам. Она отдёргивала его и прижимала к себе, закрывая синие бёдра. На скулах темнели следы побоев, в уголках рта запеклась кровь.