Индейцы молча двинулись вперед, к лестнице; путь они выбрали с моей стороны стола. Переступали они так осторожно, что лишь обострившееся восприятие позволило мне их услышать. Но мне был слышен, слышен вполне отчетливо, их кошачий шаг. Как две гигантские черные кошки, они приближались ко мне, и тут я впервые заметил, что маленький тащит за собой по полу какой-то непонятный предмет. Прислушиваясь к легкому шуршанию, я предположил, что это либо крупная мертвая птица с раскинутыми крыльями, либо ветвистый кедровый сук. Как бы то ни было, я не разглядел даже очертаний этого предмета и был слишком скован страхом, чтобы поворачивать голову ему вслед, даже если бы владел своими мышцами.
Индейцы приближались. Первый, огибая стол, провел по нему своей гигантской лапищей. Губы мои слиплись, воздух обжигал ноздри. Я хотел закрыть глаза, чтобы не видеть, как индейцы проходят рядом, но мне не повиновались даже веки. Неужели это никогда не кончится? Ноги тоже утратили чувствительность, как будто это были подпорки — деревянные или каменные. Хуже того, я стал терять равновесие, способность стоять прямо или даже опираясь спиной на стенку. Меня неодолимо тянуло вперед, голова кружилась при мысли о том, что вот-вот я качнусь и наткнусь на индейцев, как раз поравнявшихся со мной.
Но даже когда мгновение растягивается до вечности, ему тоже приходит конец; вот и я, не успев опомниться, увидел, что индейцы ступили уже на лестницу, ведущую в спальный этаж. Нас разделяло каких-то несколько дюймов, и однако я не ощущал ничего, кроме шлейфа холодного воздуха, который за ними тянулся. Они ко мне не прикоснулись и явно меня не видели. Даже предмет, который они волочили за собой, не мазнул меня — как я опасался — по ногам; а при тогдашних обстоятельствах приходилось благодарить провидение даже за такую малость.
Избавившись от непосредственного соседства индейцев, я не испытал особенного облегчения. Меня била дрожь, тревога не отпускала, разве что дышать стало легче. Я заметил также, что сделалось темнее: индейцев словно бы сопровождало некое тусклое свечение, не имевшее видимого источника, но позволявшее разглядеть их движения и жесты. Теперь же комнату заполнил неестественный мрак, проникший во все углы, так что я едва находил взглядом окна и стеклянную дверь.
Как было сказано выше, мое психическое состояние явно не соответствовало норме. Как во сне, способность удивляться совершенно отсутствовала. Органы чувств с необычной четкостью отмечали все происходящее, вплоть до мелочей, но ум извлекал из этих наблюдений только самые примитивные выводы.
Скоро индейцы достигли лестничной площадки и там ненадолго задержались. Я не имел ни малейшего понятия, что они станут делать дальше. Они как будто колебались. Напряженно прислушивались. Наконец гигант (я заключил это по его тяжелым, хотя и осторожным шагам) пересек узкий коридор и вошел в комнатку непосредственно над гостиной — в мою собственную спальню. Если бы не утренний неодолимый страх, ни с того ни с сего на меня напавший, я мог бы сейчас лежать в постели, а индеец стоял бы рядом.
Минуту-другую длилась тишина, сравнимая с той, какая предшествовала зарождению на земле звуков. Затем раздался долгий, пронзительный вопль ужаса, — огласив спящие окрестности и не достигнув еще ко мне, он склонялся над грузом, похожий в этой скорченной позе на какого-то монстра. А груз, простертый на кедровом суку, который тащил за собой по полу индеец, был не чем иным, как трупом белого мужчины. Скальп был аккуратно снят, по лбу и щекам растекалась кровь.
И тут, впервые за всю ночь, пали узы дьявольского заклятия, сковавшего ужасом мое тело и мою волю. С громким криком я кинулся к великану, чтобы схватить его за горло, но не ощутил под пальцами ничего, кроме воздуха, и без чувств рухнул на пол.
Я узнал мертвеца: у него было мое лицо!..[110]
Когда я услышал чей-то оклик и пришел в сознание, на дворе уже был день. Я лежал там же, где упал, рядом стоял фермер с караваями хлеба в руках. Грубовато-добродушный поселенец помог мне встать, поднял валявшуюся тут же винтовку и со словами сочувствия принялся за расспросы, но мной все еще владел ужас и отвечал я что-то невразумительное.
110