С лица и из сердца полководца исчезли благожелательность и нежность, не обращая внимания на игравшего на коврике неизвестного ему малыша лет двух отроду, он направился к поднявшейся ему на встречу жене. Женщина отвела от ребенка свой полный любви и любопытства взгляд, и, не меняя выражения, посмотрела на мужа. Тот, ухватив левой рукой ворот ее туники, правой выхватил меч, и распорол им одежду с верху, до низу. Потом, схватив женщину за волосы, развернул к себе спиной, и распорол одежду сзади. Сохраняя инерцию движения, военный кинул жену лицом на мраморный столик, и, перехватив меч за основание лезвия, уже сделал размах, что бы вонзить ручку в ее плоть, но в этот момент дикая боль пронзила его тело. Казалось, что сам бог Вулкан, схватил его железными клещами, за правую пятку. Обернувшись к источнику боли Юлий, столкнулся взглядом с восторженной улыбкой малыша, и увидел его руку на своей пятке. Прямо в эту улыбку, плашмя он и направил удар ручки меча. От соприкосновения с головой ребенка, меч северной закалки треснул пополам. Малыш отпустил ногу и обижено потрогал голову. Потом его внимание переключилось на новую цацку, он поднял валявшуюся на полу рукоятку меча и засмеялся.
- Стоп! - Сказал политик внутри оскорбленного любовника. - Такого не может быть. Удар золотой, украшенной самоцветами рукоятки, парадного меча, способен убить вола.
Новая боль заставила обратить на себя внимание. Из сжимавшей лезвие кисти сочилась кровь. Он отбросил лезвие мальчишке, и обмотал руку поданным женой куском туники. Она уже сбросила с себя растерзанную одежду и с гроздью винограда улеглась на ложе. Пробившееся из-за туч солнце осветило ее наготу. Затейливо выстриженные волосы лобка обрели в свете лучей золотистость, как и все покрытое загаром белое тело. Меж украшенных розовыми сосками возбужденных грудей он впервые заметил золотистую поросль. Полные губы ловили ягоды, образуя ямочки на щеках, а синие глаза обрели томность и воображение. В своих походах он забыл, как прекрасна женщина.
- Здравствуй Рим. - Сказала женщина.
- Почему ты назвала меня так?
- Потому, что ты весь здесь. Блистательный и нищий. Воинственный и трусливый. Несущий, гниль во всю ойкумену. Иди сюда. - Сказала она, призывно похлопав ладошкой по одеялу, но поднялась сама и начала снимать с него одежды.
- А ты не боишься зачать от гнилого и нищего?
- От близости лошадки и осла, может родиться лишь не способный к воспроизводству мул. Ты - мул, мой Рим.
Она, обернулась спиной, поймала его руки, и положила ладони на груди. Потом, не отпуская, повела его к плачущей статуе. Там обхватив Клодия за талию, она заставила мужа войти в нее сзади. Глядя в искаженное мукой лицо Юлий, успел сделать лишь несколько движений. Потом женщина позвала кошку, та спрыгнула и, юноша, повизгивая, повалился на пол. Не распрямляясь, женщина выдернула из него веретено. Раздался писк пойманной мыши. Обхватив мужа за бедра, так чтобы он не мог из нее выйти, женщина повлекла его к ложу.
- Идем, - шептала она, - я расскажу тебе сказку о тебе самом.
Потом они лежали рядом и она, лаская, пела ему пролог к “Энеиде”: -
Ты помнишь, как все начиналось?
Все было впервые и вновь,
как строили лодки, и лодки звались -
Вера, Надежда, Любовь.
- Это было, - шептала она в экстазе, - во время бегства из павшей Трои. Мы отплыли в никуда, но с надеждой построить свой Дом. А потом твой предок забыл своих женщин в Африке.
- Они сами решили остаться в Карфагене, а нам нужно было бежать.
- Да, да, милый, - шептала женщина. - Тебе надо было срочно бежать. Ведь вам предлагали ужасные вещи - сокровища, нажитые собственным трудом, богатый город, открывающий путь к освоению Африки, выход в Океан, и любовь прекрасной Дидоны. Тебе, дурень, предлагали Дом. Тебе предлагали усыновление. Но ты выбрал месть. Потому ты и разрушил Карфаген, что это был Дом, в котором можно было жить. Разве можно жить в Риме?
- Я боюсь его. - Запыхаясь, ответил мужчина. - Я его раздавлю.
- Скорее он убьет тебя. - Промурлыкала она, сидя на муже. - Вспомни убитого братом Рэма. Вспомни, как перескакивал он вырытый Ромулом ров, и все твердил - “Если, все - наше? Как может быть в Доме, здесь - свое, а тут - чужое? Чем ты обеспечишь, этот принцип?” Только смертью, ее страхом, можно обеспечить, это страшное Мое. До Ромула, и военная добыча, и скот, и земля, все принадлежало общине. После Ромула все стало чьим-то. Сила обеспечила его право на Рим. Он вырыл ров вокруг Рима, и сказал - “Мое”.