Когда над плитами в очередной раз поднимается темнота, первый маг стремительно покидает облако и напряжённо следит за полем. Зрители и судья напрягаются и с удивлением смотрят на медленно опускающуюся темноту.
Над трибунами пробегает холодный шепоток.
Первый маг осторожно приближается ко второму, приседает около тела и протягивает руку к его руке. Не успевают они соприкоснуться, как из тела второго вырывается чёрная птица и взмывает в небо, чтобы раствориться среди облаков. Ей не препятствуют ни поле, ни взгляды.
Опустив взор к арене, все сидящие одновременно поднимаются на ноги, молчат и не шевелятся.
Дымка от защитного поля окрашивается в белый, исчезает и открывает взглядам залитые кровью чёрные плиты и два тела. В одном из них ещё теплится жизнь.
Снова слышится шепоток:
«Убил... неужели?»
Впервые за сто шестнадцатый год существования межрасовой арены Великой столицы Дарсарт был нарушен закон о запрете убийства противника. И до сих пор не было нужды придумывать наказание за его нарушение.
Над ареной едва заметно разносится мелодия струнного инструмента, определить источник которой никто и не пытается. Всех завораживает птица в окровавленных размытых дымком перьях. Медленно опустившись на плиты, она раскидывает крылья и подкрадывается к своему бывшему вместилищу. Но забираться обратно не спешит. Лишь оглянувшись на живое тело, издаёт клич и растворяется в чёрные частички, что подхватывает ветер и вновь возносит к облакам.
Мелодия стихает, проводив душу в край спокойной смерти.
И в это мгновение трибуны взрываются, словно ожив от наваждения.
Часть 1. Прочь за порог История 1. Одиночество
Поднимается ветер. Тишь ночного берега наполняется шумом волн. Проползая всё дальше на песок, они пенятся и выбрасывают со своих глубин ненужный мусор. Впрочем, даже окажись среди него золото, никто бы его не нашёл. Ведь о край берега тянется к небу высокая отвесная скала. С её краёв то и дело осыпаются камни и падают в воду. Волны приносят их на берег, делая из мягкого песка острую каменную дорожку. Упав с такой высоты, нельзя умереть, разве что потерять сознание от боли. И тогда волны унесут безвольное тело на растерзание морским пучинам и его обитателям.
Но довольно про берег и скалу.
Как дерево в преддверии осени ожидает свободы для своих ветвей, так и сидящее на краю скалы существо ждёт окончания своих мучений. Но всё повторяется изо дня в день, из ночи в ночь. Ветер гоняет волны, волны перебирают песок и камни, скала уменьшается и крошится. Даже облака и звёзды не кажутся столь разнообразными и красивыми, больше не захватывают дух и не уносят печаль. Словно вместе с существом увядает остальной мир. Но кажется, скала искрошится раньше, чем его жизнь.
Это может оказаться даже большей правдой.
Ветер, не боясь причинить боль, взъерошивает длинные белоснежные локоны, почти прозрачные, терзает нежную кожу, разрывает кусочки белой ткани. И только серые тяжёлые оковы гремят, оповещая о присутствии на скале чего-то интересного. Цепи вовсе не прикреплены к камням или земле. Они так же свободно болтаются на ветру, как и одежда, но существо продолжает сидеть на скале. И хоть есть возможность, не торопится уйти.
Ещё на скале растут белые простенькие цветы. Ветер и их срывает, унося лепестки в беспощадное тёмное море, где им не выжить. Да впрочем их жизнь так бессмысленна, что если им и суждено существовать, то сорванными в самом своём рассвете. Иначе нет смысла в их красоте.
Вернёмся к существу.
Тёмно-розовые под светом двух лун глаза созерцают сей унылый пейзаж. В них не отражается ничего, кроме безграничной печали. Изящные руки, увенчанные оковами, обнимают колени. Ноги, запутавшиеся в обрывках тканей, прижаты к телу. Плечи напряжены, словно прислушиваются к каждому шороху за спиной. Из хрупкого тела так неестественно вырываются на свободу острые, плотные и тяжёлые крылья. Обтянутые белой кожей, они переливаются под лунным светом. Неравномерно, словно наугад они исчерчены белыми пёрышками, что дрожат и замирают, пока ветер перебирает их, словно пересчитывая и гадая, какое отпадёт следующим. Вот вздрагивают плечи, вот шуршат крылья.