Чо пялишься?!
Мои черты впитываются в чужое сознание. Как барельеф в скалу. Как черничный сок в скатерть.
Она поворачивается. Молча делает шаг. Другой. Шаги мелькают, ускоряются, все быстрее и быстрее… Развевается рвань юбки…
Она не бежит во тьму. Нет, она ковыляет обратно! Назад по улице! Как ночная бабочка — к свету…
Впереди — тусклое окно моей спальни. Дальше — освещенный номер коттеджа Петуховых. Еще полсотни шагов, и она уже будет там. На свету. Дом за домом, один за другим, как зубы в челюсти.
Ноги мелькают швейной машинкой.
Ее.
И мои.
Только не домá!
Подожди! Не надо кричать… Беги, только не кричи!
Чужие ноги путаются. Тело неловко падает. Я помог. Мне желтая карточка.
Крик. Оглушительный крик. Счас распахнутся все окна!
Не ори!
Не ори!
Не ори!
Никогда!!!
Больше…
Мчусь во тьму. Земля ударяется в разбухшую ногу словно лезвие. Но я даже не хромаю — как русалочка.
Хочу домой. Хочу в свою постельку, обратно, к Амадею… Но пока что бегу прочь.
Вот бы дождь пролил…
Утром придет Ленка… Врача вызовет. Обязательно наложит шину… Может, связка порвана… Да я же с постели ступить не могу! Меня на руках с поля уносили!
Завтра это буду уже не я. Никогда больше не буду…
Уже сейчас не был…
Далеко за спиной грозно белеют немые очертания домов… Они на страже ночного покоя… Черные, слепые проемы окон… Они все видят.
А ну-ка прочь, прочь — в безразличную, одинокую тьму.
Диета до смерти
Человек по природе всеяден. Человека невозможно и не нужно приучить к одной и той же еде. Да и не нужно. Чтобы человек мог выжить, пища его должна быть разнообразной. Человеку надо позволить тайком попробовать неизвестные блюда. Или даже в открытую, даже стусануться своим с чужими за общим столом. Ну и так далее. В нашем либеральном мире все чаще раздаются этакие подстрекательские голоса, которым, увы, очень внемливы наши мужчины. В то же время любая из нас отдает себе полный отчет в нелепости подобных призывов. Во всяком случае, по отношению лично к нам. И ко всей нашей христианской культуре, в которой так глубоко укоренились традиции моногамии или одноядия, что к проповедникам полигамии или все-что-попало-жорства даже не стóит прислушиваться. Пусть уж там так иль сяк сосна в своем бору, гриб в своем мху, кролик в своей клетке, лев в своем прайде, султан в своем гареме и другие простейшие организмы. Мы все-таки люди, а основой незыблемости христианской семьи является маниакальная монодиета. Доказано же, что крепче всего мужчина привязывается к женщине тогда, если ничего другого, кроме ее котлет с картошкой, не пробовал. Он, правда, много слыхал о черепаховом супе и ласточкиных гнездах, на телеэкранах перед его глазами постоянно мелькают изящные лягушачьи ляжки с трюфелем и округлые куропаткины грудки с брусникой. Но ему выдалось все это лишь безнадежно созерцать, похрустывая чипсами и прихлебывая колу с водкой. И он готов кинуться на первое же горячее блюдо, предложенное ему по эту сторону экрана, и хранить верность тому всю жизнь. И тут являешься ты, плавно покачивая своим рассыпчатым мучнистым картофелем и соблазнительно тряся своими душистыми котлетами в хрустящей панировке. И он ест и ест. Ненасытно. И начинает понимать, что все эти черепасточки, все эти лягушачьи бедра и куропаточьи бюсты — пустая тэвэ-дребедень, на самом деле же все едят свой карбонад с макаронами или гуляш с гречкой, карп с морковкой или серый горох со шпиком. И — каждый только свое! Впервые отведав твою рассыпчато-мучнистую картошку и хрустяще-душистые котлеты с золотисто-коричневой корочкой, он сразу же понимает, что ничего другого больше не желает никогда в жизни. И, конечно же, тем менее — делить это с другими.
Такое судьбоносное решение как единственно возможное нетленными звуками сформулировал Феликс Мендельсон, и оно следует через всю жизнь, пока нас не разлучит скорбный опус № 72 Шопена: наикривейше вдуваемое в медную трубу фортепианное произведение когда-либо.
А что, если кто-то наряду со своим добровольно обязательным основным блюдом полакомится то с одной, то второй, а то и вовсе уже другому сервированной тарелки? Нет уж, дудки! От цели приковать взгляд любимого пожизненно к нашим котлетам с картошкой не могут отвлечь никакие внешние обстоятельства. Мы же все-таки живем в нормальном, человеческом обществе, где, хотя никто еще не довольствовался всю жизнь напролет лишь одними котлетами с картошкой, этот же самый никто с пеной у рта будет клясться, что этот никем никогда не одоленный образ жизни — единственно правильный, а всякий с него влево ступивший — моральный урод.