Одним рывком она выбросила книгу перед собой, как заряженный пистолет.
– Был уговор, – сказала мама. – Ты снова читала в кровати – я ее выбрасываю.
И ушла, держа книгу, с которой почему-то стекала вода, на вытянутых пальцах, будто змею. Что это была за книга, Кристина так и не поняла.
Зато она поняла, что это было правильное решение: ей снова восемь, и теперь она точно знает, что нужно сделать, чтобы всех этих людей, чьи туманные, расплывчатые лица уже начали сливаться в памяти в какую-то дождливую серую массу, в ее бесконечно огромной будущей жизни не появилось больше никогда.
Сергей Малицкий
Только не это
Я должен был споткнуться. Тот, кто перешагивает любые препятствия, обречен распластаться на ровном месте. Менторис редко повторялся, но о том, что главный враг каждого заключен в нем самом, сказал трижды. В третий раз он сказал это через секунду после того, как выпал из галереи собственного зимнего сада. Полез закручивать разболтавшийся верхний шпингалет, из-под которого дуло на его лиловые аквариусы, и вывалился из окна. Но не потому, что оказался скользким подоконник или старика подвели колени, мне его цепкости еще учиться и учиться, а потому что дочь Пуэлла не сама пошла в цветочную лавку за подкормкой для его цветов, а попросила об одолжении меня, а уж я позаботился о собственном будущем. Растения подобны людям. То, что заставляет их выбрасывать умопомрачительные соцветия, людей порой лишает рассудка. И вовсе не обязательно прикладываться к заветной бутылке, достаточно поливать обожаемые цветочки, и однажды, где-нибудь через полгода, забраться на стремянку, чтобы в тысячный раз попытаться затянуть сорванную резьбу на проклятом шпингалете, заменить который тебя уже давно просила дочь. Она даже при мне жужжала тебе в уши, что однажды ты навернешься со своей стремянки, но ты только посмеивался. Ты был уверен в себе. Проклятый шпингалет был такой же неотъемлемой частью твоей незыблемости, как и потертый на краях удачный узел на счастливом галстуке и скрип в твоей трости, на которую ты опирался при ходьбе. Откуда тебе было знать, что испарения из цветочных ящиков оседают на потолке, нужная концентрация близится, и однажды неловкое касание потолочных панелей одарит тебя секундой эйфории? Я ждал полгода, пока ты решишь, что стал птицей. Секунда – это очень много. Достаточно, чтобы на твоем умном лице появилась глупая и восторженная улыбка, твоя левая рука сдвинула стеклянную завесу, а нога вынесла тебя на простор, где тебе останутся еще пять с половиной секунд. Одна, чтобы избыть остатки торжества, еще одна, чтобы осознать происходящее, и три с чем-то секунды, чтобы сказать мне последние слова. Или себе, потому что в мудрости тебе я никогда не отказывал, все-таки всему, что я умею, научил меня именно ты. И ты не обманул моих ожиданий. Прежде чем обратиться в мешок костей, успел сказать следующее: «мудак», – обращаясь к самому себе, – «стервец», – явно имея в виду меня, и «убей его, Пуэлла», – оглашая предсмертный наказ собственной дочери.
К сожалению, все это я услышал уже в записи, благо твой дом нашпигован камерами и датчиками, но услышал чуть позже. В тот же миг, когда ты совершал итоговый полет своей жизни, я висел на турнике, установленном в коридоре моей квартирки. Меня насторожил скрип половицы, но я не замер, а подпрыгнул и повис на перекладине, поэтому гарпун, выпущенный из моего собственного ружья для подводной охоты, пронзил мне не живот, а голень. Я скорчился от боли, разглядел нехитрый самострел, но не спрыгнул на здоровую ногу. Это было бы естественно, спрыгнуть, но ты ведь сам учил меня не действовать по шаблону? Из раны потекла кровь, наполнила ботинок и начала капать на пол, где принялась шипеть и обращаться в голубоватый газ. Не стоило десять лет слушать твои наставления и умирать на твоих тренингах, чтобы дышать голубой смертью. Представляешь, каково это, истекая кровью, висеть на одной руке, а другой расстегивать брюки и запихивать в трусы носовой платок? Справедливости ради, облегчиться в этот платок оказалось куда проще, чем я думал. Надеюсь, что тебе тоже это удалось перед смертью. И все-таки ты не только научил меня кое-чему, но и помог мне вылепить неплохое тело. Иначе откуда бы у меня взялись силы, вися на одной руке, истекая кровью и дыша через вонючий платок, раздумывать о твоем следующем шаге, как ты собираешься скрыть следы преступления? Все-таки тебе следовало отвести от себя подозрения. Какой сюрприз ты предложишь?
Я не успел выстроить ни единого предположения, потому что запахло газом, а в следующее мгновение волна пламени с грохотом вышвырнула меня на лестницу. Я даже не успел порадоваться, что не закрыл за собой дверь, потому как очнулся только в больнице, где и увидел Пуэллу. Демон ее раздери, она была прекрасна и в горе. Принесла мне цветы и даже, кажется, не парным числом.
– Отца убили, – сказала она таким тоном, как будто я не лежал под капельницей, а молотил по боксерской груше в спортзале, и включила запись его голоса. «Мудак! Стервец! Убей его, Пуэлла!»
– У меня алиби, – прохрипел я, слепив на лице самую циничную из возможных гримас.
– Ты не спросил, как это случилось, – заметила она, вглядываясь в мое лицо.
– Любопытство – не самая сильная моя черта, – признался я. – Зачем мне это знать, если последнее, что я услышал от него с глазу на глаз, это угрозы убить меня, если я не отстану от его дочери?
– Разве ты приставал ко мне? – усмехнулась Пуэлла.
– А стоило? – я пошевелил скулами и понял, что мое лицо – не самая обожженная часть тела. – Надо было сказать папочке, что это его дочка затащила меня в постель?
– Тебе не понравилось? – осведомилась она и слишком пристально посмотрела мне в глаза. Так пристально, что я едва не поперхнулся. Там что-то было в этих глазах. Что-то такое, что требовало моего немедленного отсутствия. И в этой больничке, и в этом городе, и в этой жизни.
– Я приду завтра, – сказала она, – выздоравливай.
Ночью я оторвал прилепленный Пуэллой к моей повязке маячок и сбежал из больницы.
…Поезд из Генса на Синкопу отправлялся через каждый час. Две столицы Теллуса не оставляли друг друга в покое. Я купил самый дешевый билет, переночевал на верхней полке и уже утром сошел на главном вокзале Синкопы, постаравшись попасть в объективы хотя бы полудюжины видеокамер, хотя моя хромота и так выдавала меня среди десятков тысяч белых воротничков и синих комбинезонов. Затем я купил телефон на свое имя и сунул его в багаж какому-то толстяку, что отправлялся с семейством в Тенаси. После этого мне нужно было избавиться от хромоты. Пара уколов стимуляторов сделали свое дело, и в магазин дешевой одежды я зашел, почти не прихрамывая. Уже в полдень я был на окраине города и выглядел, как молодой мастеровой, которому не слишком повезло с трудоустройством. Старик на раздолбанном таксомоторе довез меня до соседнего городишки, славного осенней ярмаркой. Сделав пару кругов между торговыми рядами, я уверился, что за мной нет слежки, и снова взял таксомотор, правда теперь вернулся на одну из станций все той же межстоличной железной дороги. Уже следующим утром я вновь смотрел из окна поезда на покинутый мною город и даже разглядел в одной из кремовых многоэтажек темную оспину на месте своей квартиры. В полдень я вышел на шумной, но маленькой станции. До пахнущей морем и дорогими духами Плаги оставалась еще половина суток пути, но мне дорога на популярные курорты пока была заказана. На станции я купил газету. Портрет Менториса обнаружился на третьей странице. Итог его жизни был обозначен лаконично – нелепая случайность оборвала многолетнее служение одного из столпов секретной службы Теллуса, кавалера почетных знаков Теллуса четырех степеней и прочее, прочее, прочее. Моя сгоревшая квартира не заслужила упоминания даже в разделе происшествий. Впрочем, в объявлениях, сразу за разделом легкого разрешенного колдовства кое-что было и обо мне. «Безутешная хозяйка разыскивает пропавшего котика Пессимуса. Особые приметы – припадает на одну ногу. Вернись, мой герой. Твоя Пуэлла». Сейчас все брошу и явлюсь пред твои очи, подумал я, запихивая газету в сумку, где уже лежало все необходимое для моего безмятежного существования в ближайшие два-три месяца. Все-таки было что-то правильное в организации секретной службы Теллуса – выпав из окна, Менторис вышел в отставку не единолично, а вместе со всей агентурной сетью, замкнутой на него. Нет, конечно же, существовал новый контакт, который продлил бы надежду на безбедное существование, в том числе и зыбкую надежду на пенсион по выслуге, но этот контакт совпадал с дочерью Менториса, а в ее глазах сияло желание моего немедленного отсутствия. Так что выбора не было никакого. Новое лицо, новое имя, новое место жительства. Но чуть позже, месяца через два.