За столом сидело пятеро, они перебрасывались ни к чему не обязывающими фразами, шутили. Сотрапезники производили впечатление людей, отлично знавших, для чего они тут собрались, но по непонятно каким причинам откладывающих самое главное на потом.
Председательствовал невысокий, кряжистый мужчина, лет сорока — бритая яйцеобразная голова, мосластые руки, тяжелый взгляд, выщербленные мелкие зубы, эдакий Соловей-разбойник. Сидевший слева производил куда более приятное впечатление: открытое, еще молодое лицо с постоянной, будто бы приклеенной полуулыбкой, прямой тонкий нос, русые вьющиеся волосы — весь его облик почему-то невольно воскрешал в памяти иллюстрации к романам из жизни российского купечества. Двое других, напротив председателя, были явными кавказцами: острые горбатые носы, глубоко посаженные черные глаза, горящие углями, волосатые руки; сросшиеся черные брови кавказцев делали их неуловимо похожими друг на друга — особенно теперь, в липкой полутьме. Ну, а восседавшим справа от председателя почтенной компании был никто иной, как Алексей Николаевич Найденко, уважаемый вор в законе Коттон.
Повод, ради которого в подмосковном ресторанчике собралась почтенная воровская сходка, был более чем серьезен: старый пахан сообщил, что хочет завязать, навсегда уйти на покой. И не уважить такого человека было невозможно.
Ненавязчивая предупредительность и неподдельное уважение друг к другу, царившее за столиком, невольно наводило на мысль: люди, собравшиеся тут, знакомы между собой не первый год, они доверяют друг другу так же, как и себе, взаимно чтут заслуги других перед воровским сообществом; от таких, как эти — не то, что косяка, мелкого рамса ожидать невозможно.
— Ну что, Крапленый, — улыбнулся русоволосый, — давай за Леху…
Его рука потянулась к бутыли «Пшеничной» — спустя минуту, когда стопочки собравшихся были наполнены, мужчина с яйцеобразной головой, отзывавшийся на погоняло Крапленый, неожиданно поднялся со своего места и, держа стопарик на весу, предложил:
— Не каждый день мы провожаем вора на покой… А уж тем более такого, как Леха. Хочу выпить за тебя, Коттон. Жизнь ты провел тяжелую, но правильную. Воровская судьба — злодейка, но ты сам выбрал свой крест и никогда не жаловался на жизнь. Сколько тебя помню — никаких косяков, никакого сучества не видел. С первой же ходки правильно себя поставил, на второй — короновали тебя на вора, а на третьей, на чудной планете Колыме, ты смотрящим был. И те пацаны, что на твоей зоне сидели, о тебе только хорошее слово говорили. Если бы все были такими, как ты… — не найдя подходящего сравнения, Крапленый чокнулся сперва с вором — бережно, словно боялся разбить его стопочку, а затем, со всеми остальными — те, естественно, также поднялись, демонстрируя к пахану неподдельное уважение.
— Ну, что я могу сказать, — Алексей Николаевич, обвел сотрапезников потеплевшим взглядом. — Спасибо вам за хлеб-соль, спасибо вам за гостеприимство ваше, спасибо на добром слове, пацаны.
Сотрапезники скромно заулыбались.
— Да ладно тебе… Чтобы мы такого человека по чести не приняли…
— Я хочу сказать, почему решил уйти на покой. Здоровье уже не то, воровать не могу, сил прежних нет… Вор должен воровать. А потом — самое главное: стар я стал, не понимаю нынешней жизни. И не пойму уже никогда — мозги, наверное, окостенели. Порядки дурные, «понятия» херятся в открытую, «апельсинов» развелось, что ментов поганых. Молодежь на наше место приходит — наглая, тупая, самоуверенная. Для меня любая пересылка, любая «хата» — дом родной, а они ко мне без уважения, — с горечью продолжал вор ответное слово. — Время такое паскудное настало, трудное время и подлое, такое, что хуже не бывает. Самое страшное, что я понял: теперь все или почти все живут только ради денег. Все продается и покупается. А ведь не все, пацаны, делается в жизни только за деньги. Есть и другие вещи — совесть, принцип… — продолжая держать стопку на весу, старик обвел взглядом татуированный синклит, словно ища поддержки — друзья закивали. — Такое ни за какие деньги не купишь. И самое паскудное в том, что эти деньги разлагают народ. И страшно разлагают, притом. Все хотят быть не самими собой, а невесть кем, все в какие-то игры играют — а ни правил, ни смысла в этом не видят и видеть не желают. Вы ж знаете — я сюда прямо из ментовки приехал, псы из РУОПа замели. Там у них какие-то непонятки с конкурентами получились, какая-то новая структура «КР» появилась… Я о ней рассказывал. — Присутствовавшие закивали. — Посмотрел я на хате ИВС, чо творится, чо творится: какие-то малолетки матерятся, посылают друг друга, блатные песни бормочут, подвывают, как помойные собаки, пальцы друг перед другом гнут, блатными хотят казаться. Пальцы гнуть теперь все научились, а вот за слова и поступки свои отвечать — нет. А кому все это надо? Какой-то сумасшедший дом получается, бардак, а в бардаке — еще один бардак.