— Значит, мы сможем заниматься «русским оргазмом» самостоятельно? — понял хозяин.
— Вы — сможете, — Прокурор явно давал понять, что выходит из этого дела, — если…
Функционер сдвинул брови.
— Если что?
— Если возьмете в нагрузку еще и вот это…
В руках Прокурора оказалась видеокассета — самая обыкновенная, вроде тех, которые продают в любом коммерческом киоске.
— А что тут?
— Шоу. Самое замечательное шоу из всех, которые мне приходилось видеть.
— В смысле? — в голосе хозяина засквозило явное беспокойство.
— А ты посмотри, посмотри…
Хозяин сунул кассету в щель видеомагнитофона, включил телевизор…
Какой-то странный мужчина с отсутствующим взглядом смотрел прямо в объектив и говорил, говорил…
— Кто это?
— Криминальный авторитет новой формации Иван Сергеевич Сухарев, он же Сухой, — спокойно комментировал гость, — это он дает показания. Кстати, ни одного неверного слова. Исключительно правдиво. Он вообще стал очень честным, этот Сухарев… Между нами говоря, — продолжал Прокурор тоном человека, собиравшегося поведать какую-то страшную тайну, — он находится под воздействием препарата. Это — пожизненно, противоядия нет и вряд ли когда будет. Он навсегда останется таким.
То, что поведал с телеэкрана Сухарев, бросило Функционера в холодный пот. Мелькали фамилии, имена, должности, но самое страшное: Сухой деловито, словно давя клопов, рассказывал о воздействии препарата на психику. Было странно слушать подобное от человека, который сам пребывал в подобном состоянии.
Неожиданно Функционер поймал себя на том, что его прошиб пот — холодная капелька медленно скатывалась между лопаток, неприятно щекотала спину.
— Ты… шутишь? — хозяин механически щелкнул кнопкой — изображение на огромном экране, собравшись в точку, исчезло.
— Нет.
— Ты… ты… — он принялся глотать ртом воздух, словно вытащенная на лед рыба.
— Только не надо второго инфаркта, — произнес Прокурор холодно. — Впрочем, это я тоже предусмотрел. Карета реанимации на всякий случай стоит внизу, под окнами.
— Ты…
— Нет, ты, — неожиданно воскликнул Прокурор. — Ты хотел загнать человечество кнутом в рай? Да? Хорошо, — он демонстративно придвинул хозяину крокодиловый кейс. — Вот тебе дискеты, вот деньги. Можешь снять их в любой момент. Но тогда разразится страшный скандал, и одной лишь отставкой ты не отделаешься! Неужели тебе не понятно: если ты заберешь эти деньги, то тем самым признаешь, что вкладывал их в проект?!
Лицо Функционера побагровело, огромным усилием воли он взял себя в руки.
— Что… что ты хочешь?
— Чтобы ты выбрал. Или деньги, формулы, технология — но скандал. Или ты ничего не вкладывал… ну?
…Спустя десять минут желтый реанимобиль с надписью «АМБЬЮЛАНС», вспарывая тишину набережной пронзительной сиреной, отъезжал от сталинской высотки.
Мужчина в очках, проводив спецмашину взглядом, подошел к черному лимузину с российским триколором на госномере.
Открыл дверцу, устало опустился на сидение и, закурив, бросил водителю:
— Поехали.
— Домой везти? — не понял тот.
— Нет, в Кремль… У меня на сегодня много работы.
Машина Прокурора ехала небыстро, без привычного завывания сирены и всполохов мигалки — пассажир, глядя по сторонам, растерянно поглаживал шершавую поверхность крокодилового кейса…
Глава двадцать седьмая
Мужчина неопределенного возраста, поднявшись с привинченной к полу металлической кровати, с тяжелым, безотчетным вздохом, прошелся по комнате и остановился у зарешеченного окна.
Собственно говоря, то помещение, где он находился, вряд ли можно было бы назвать жилой комнатой: обыкновенная каморка, довольно грязная, где-то два на три метра, не больше. Из мебели, кроме скрипучей панцирной кровати — типовая обшарпанная тумбочка, вздувшаяся от влаги, столик на неровных шатающихся ножках, один-единственный стул, так же как и кровать, и тумбочка, и стол, привинченный к полу; унитаз рядом с дверью и облупленная раковина.
Обстановка самая что ни на есть казенная, казарменная.
Да и сам обитатель этой каморы куда больше напоминал какой-нибудь предмет казенного обихода, нежели живого человека: мятая, застиранная хлопчатобумажная пижама цвета кофе с молоком, такие же штаны с пузырящимися, вытертыми коленями, грязно-серая майка с нечитаемым штемпелем прямо на животе. Ввалившиеся глаза, трехдневная щетина на щеках, короткие, очень неровно подстриженные волосы — в своей донельзя нелепой пижаме он наверняка бы смотрелся вокзальным бомжом или нищим, если бы не приплюснутые уши и огромные — несмотря на общую худобу — руки. Все это явственно выдавало в нем бывшего профессионального спортсмена.