Певица, держа в руке микрофон, сошла со сцены в зал и пошла между столиков. Ее голос, нарастая, перекрывал легкий шум в зале:
Гусарская рулетка – жестокая игра, Гусарская рулетка – дожить бы до утра!..
Певица пела с таким чувством, что многие заслушались ее, тем более что она обладала красивым, хорошо поставленным голосом.
В зале появился дородный мужчина в дорогом импортном костюме. Вальяжной и степенной походкой он неторопливо расхаживал между столиками.
Как из-под земли перед ним возник метрдотель. Дородный мужчина на минуту остановился, что-то тихо объяснил ему, и тот исчез. А мужчина отправился кружить дальше. Официанты почтительно уступали ему дорогу.
Оболенцев кивнул в его сторону и сказал Ярыгину:
– Юрпалов – директор ресторана «Москва», собственной персоной!
– Хозяин! – мрачно заметил Ярыгин, не скрывая презрения.
Певица подошла к их столику и, уронив голову на грудь, спела с надрывом, глядя прямо в глаза Ярыгину:
Ставки сделаны, Ставки сделаны, господа! Ставки поздно менять!
Закончив, певица повернулась и торопливо пошла из зала под гром аплодисментов.
Ярыгин как завороженный смотрел ей вслед до тех пор, пока Оболенцев не толкнул его под столом ногой. Тот стал подниматься из-за стола, но Оболенцев, едва друг загородил собой капитана Цвяха, тихо шепнул ему:
– Ваня! Смуглый!
Капитан Цвях усиленно делал вид, что люди за соседним столиком его совершенно не интересуют.
– Не слепой! – так же тихо ответил другу Ярыгин, делая вид, что ищет что-то в кармане.
– Не наломай дров! – поучительно предупредил его Оболенцев.
– Во дворе трава, на траве дрова… – шепнул Ярыгин. – Попробуй быстро произнести десять раз подряд.
Он неторопливо направился за кулисы, куда только что исчезла певица.
Возле служебного входа никого из служащих ресторана в эту минуту не оказалось, поэтому Ярыгину не составило никакого труда оказаться за кулисами, где располагались уборные.
Краем глаза он все же успел заметить, что Цвях поспешно сорвался с места и направился следом за ним.
Ярыгин постучал в дверь уборной и, не дожидаясь разрешения войти, открыл ее.
Гримуборной громко назывался маленький закуток, столь маленький, что в нем не было места даже платяному шкафу и все немногочисленные туалеты певицы висели на плечиках прямо на железных крючках, вбитых в стену. В углу стояла высокая ваза с давно увядшими гладиолусами. Маленький столик, на нем зеркало да пара табуреток – вот и вся мебель гримуборной.
Певица сидела на одной из двух табуреток и, глядя в старое зеркало, поправляла расплывшийся от жары грим.
Увидев отражение вошедшего Ярыгина, певица заорала грубым голосом:
– Куда? Куда прешь?
Ярыгин приложил палец к губам, а затем прошептал:
– Тихо, Натуля!
Он протянул ей фотографию Майера и показал на обороте фотографии надпись.
– Тебе кланяется этот человек!
– Боже мой! – вырвалось у певицы. – Он жив?
На лице ее появилось такое изумление, как будто покойник встал при ней из гроба. Певица еще несколько секунд вглядывалась в фотографию Майера, затем вернула ее Ярыгину и, приложив в свою очередь палец к губам, написала на зеркале помадой: «Почтамт в два часа».
Ярыгин согласно кивнул и спрятал фотографию Майера.
Она торопливо стерла мокрой тряпкой надпись с зеркала. И закричала:
– Катись, катись отсюда! Пьянь! Во обнаглели! Сегодня же заявлю администратору: не починит замок на двери – уволюсь.
Ярыгин, подмигнув певице, словно ошпаренный вылетел из гримуборной и чуть не сшиб с ног прислушивавшегося за дверью капитана.
Цвях, притворяясь пьяным, отшатнулся к противоположной стене и, ухмыляясь, попытался схватить за руку проходившую мимо акробатку. Акробатка, даже не сделав попытки возмутиться, ловко вывернулась и убежала на сцену.
– Во зверь-баба! – обиженно пожаловался Цвяху Ярыгин. – Еще секунда, и не было бы либо головы, либо табуретки.
Ярыгин подмигнул Цвяху и вернулся в зал ресторана.
– Все в порядке! – сообщил он другу.
– Согласна? – поинтересовался Оболенцев. – За тобой капитан помчался.
– Нормально! – рассмеялся Ярыгин. – Я опрометью вылетел несолоно хлебавши от певички, а капитан получил афронт от акробатки. Так что мы с ним товарищи по несчастью.
Оболенцев тоже рассмеялся:
– Вон твой «товарищ по несчастью» топает.
Цвях, «переживая» фиаско по любовной части, тоже уселся на место, сконфуженно качая головой.