- Предъявите-ка, любезнейший, ваш паспорт, - приказал капитан, наблюдая, как его молодцы вспарывают матрас и шарят в белье.
Крыленко давно привык и к обыскам, и к допросам. За свою долгую жизнь революционера-подпольщика-долгую, хотя от роду было ему лишь тридцать,-он прошел через это уже не однажды.
И каждый раз попадал под арест "другой" человек: те Постников, то Рено, то Абрамович...
Вот и сейчас капитан с ухмылкой разглядывает паспорт, даже пробует его на ощупь: настоящий или поддельный?
- Значит, имею честь познакомиться с господином Сидоровым? Ну что ж, очень рад... И когда же, извините за нескромность, господин Сидоров изволил родиться?
Натягивая брюки, Крыленко спокойно ответил:
- В паспорте, по-моему, все написано: четвертого августа тысяча восемьсот восемьдесят первого года.
- Ах так.. - игриво промолвил капитан. - Следовательно, вам тридцать четыре года. Поздравляю, господин Сидоров, для своих лет вы, пожалуй, выглядите довольно молодо. Между тем, любезнейший, по моим сведениям, вам сейчас только два или три месяца...
Крыленко уже сидел на стуле, терпеливо дожидаясь окончания обыска и силясь понять, что действительно уже известно полиции, а что она надеется добыть от него самого при помощи шантажа и обмана.
- Почему же в таком случае вы считаете возможным подвергнуть аресту грудного младенца? - невозмутимо сострил Крыленко, изобразив на лице приветливую улыбку.
Капитан оценил шутку.
- Браво, сразу видно интеллигентного человека.
Извольте, я вам отвечу. Господин Сидоров появился на свет совсем недавно - после того, как загадочно исчез господин Лохвицкий. Клянусь честью, я буду вам очень обязан, если вы поможете нам отыскать его.
Равно как и госпожу Галер...
- Помочь государственной власти - благородный долг каждого российского гражданина, - с издевательской вежливостью ответил Крыленко, а мозг свербила тревожная мысль: "Неужели снова предательство?! И Лену, выходит, тоже ищут..."
Они добрались из Швейцарии до России кружным путем, пробираясь много недель через охваченную диной Европу. Почти никакой связи с Россией не быо, и им с трудом удалось достать паспорта. И он и Розмирович, благополучно миновав с десяток границ, множество проверок и допросов, постарались избавиться от этих ненадежных документов. И раздобыли новые.
Так исчез Лохвицкий. И появился Сидоров. И полиция, выходит, знала об этом. Но знала ли она, что и Лохвицкий и Сидоров - это все тот же Крыленко, опасный государственный преступник, которого упустили еще в Харькове, а сейчас вот настигли в Москве?..
Утром его вызвали на допрос. Молоденький следователь щеголял не только усиками, но и нарочитым демократизмом.
- Садитесь, коллега, угощайтесь сигарами... Не хотите ли кофе? Или, быть может, коньяк?
Коллега?!.. Выходит, они уже знают его настоящее имя...
- Спасибо, не пью. И курить тоже бросил.
- О, завидую вам... Благотворное влияние друзей, не правда ли? Говорят, господин Ульянов тоже не курит и не пьет.
- Не знаю, кого вы имеете в виду.
- Коллега, ну зачем же выставлять себя на посмешище? Неужели вы еще не понимаете, что нам все известно? Решительно все...
В том-то и дело, что им было известно далеко не все. Крыленко понял это по вопросам, в которых явно чувствовалась неуверенность. Что-то, конечно, они знали, иначе не напали бы на его след, но информация, которую полиция получила от своих агентов, была скорее всего разрозненной и неполной.
Пусть ответы его покажутся нелепыми, отрицание - бессмысленным, но этим он вынуждал их постепенно открывать свои карты. Его цепкий ум быстро схватывал не только явный, но и скрытый смысл вопросов, анализировал, сопоставлял, обобщал.
- Видите ли, коллега... - Следователь обращался к нему доверительно это тоже был прием, хотя и вовсе не новый. - Законы военного времени вам известны. Ведь вы, полагаю, еще не успели забыть дисциплины, которые столь блистательно сдали немногим более года назад. - Он многозначительно поднял брови: видал, дескать, мы и до этого докопались. - Если запамятовали, я могу ознакомить, как карается деятельность, подобная вашей.
- Какая деятельность? - спросил Крыленко.
Следователь замолк, соображая, как лучше ответить.
- Та, из-за которой вам приходится беседовать со мной.
"Ни черта толком не знают?" - весело подумал Крыленко и, подыгрывая, в тон следователю проговорил:
- Ага...
- Ваши сообщники по Харькову... - Следователь решил ковать железо, пока горячо. - Они давно уже во всем признались.
Теперь Крыленко не сомневался, что полиция блуждает в трех соснах. Если бы харьковское подполье провалилось, следствие не стало бы напускать тумана: назвали бы имена, устроили бы очные ставки. Наконец, предъявили бы обвинение, и дело с концом.
Но следователь, видно, был недогадлив, молчание подследственного он расценил как готовность к признанию,
- На вашем месте я начал бы с самого очевидного. И с самого постыдного, если уж говорить начистоту. Расскажите, где вы укрывались от мобилизации, от исполнения святого патриотического долга. Перед лицом опасности, нависшей над отечеством, забываются партийные распри, и все честные люди выходят сражаться с общим врагом. Надеюсь, хотя бы это вы не станете отрицать? Итак, кто вас прятал? И где?
Вступить в полемику с этим фатоватым хлыщом, который учит его любви к отечеству? Ну нет уж, этого господа-патриоты не дождутся. А насчет того, где он "прятался"... Скорее всего и об этом полиция ничего не знает.
...После того как Ленина арестовали в Кракове, за него вступились австрийские социал-демократы, обвинение в "шпионаже" лопнуло как мыльный пузырь, властям не оставалось ничего другого, как выслать "опасного иностранца" за пределы империи. И снова его приютила Швейцария. Здесь собралось в ту пору много русских большевиков. Их колонии были в Лозанне и Цюрихе, в Женеве и Берне. В Берне же поселился и Ленин.
Лес начинался сразу за домом. Когда Крыленко приезжал к Ленину из Божи, Владимир Ильич сразу уводил его гулять. Они часами бродили по усыпанным желтыми листьями тропинкам, вьющимся вокруг холмов, и, сами того не замечая, вскоре оказывались на вершине. Внизу лежал город - пригнанные друг к другу кирпичные крыши, средневековые башенки и арки, иглы соборов, вонзившиеся в белесое небо.
Крыленко был грустен. Мысль о том, что где-то совсем близко идет война, что на огромных просторах России гибнут тысячи людей, не давала покоя.
- И какой же из этого вывод? - Ленин смотрел на него испытующе, словно готовясь к спору с невидимым оппонентом. - Требовать мира? Но ведь в современных условиях это пустые разговоры, снижающие революционную активность масс. Или вступить под боевые знамена его величества? - Он саркастически усмехнулся. - Нашлись, представьте себе, даже большевики, которым вскружил голову угар фарисейского патриотизма. "На нас напали - мы защищаемся". Какой наивный и вредный вздор! Две банды грабителей воюют из-за добычи. Воюют, чтобы удержать свою власть, распространить ее на другие народы, урвать себе кусок побольше да пожирней. Какое дело рабочему до их грызни? Почему я должен помогать одному бандиту против другого? Только потому, что один говорит по-русски, а другой - по-немецки?
Но для каждого марксиста ясно, что империалисты всех наций говорят на одном-единственном языке: языке денег. Пусть обвиняют нас в чем угодно - к грязи и клевете нам не привыкать. Да, мы против "защиты отечества". Мы страстно желаем, чтобы в этой несправедливой войне Россия потерпела поражение. И пусть немецкие рабочие желают того же Германии. И рабочие каждой воюющей страны - своему правительству.
Наш лозунг ясен: войну империалистическую превратить в войну гражданскую. Это и значит, Николай Васильевич, быть истинным патриотом.