Слежки не было. На полпути он отпустил извозчика, и, несколько раз меняя трамвай, добрался до конспиративной квартиры, где вот уже третий день депутаты-большевики совещались с представителями крупнейших партийных организаций, обсуждали тот самый вопрос, которому был посвящен доставленный Петровскому манифест: что должна делать партия в условиях мировой войны.
Около пяти часов вечера в квартиру ворвался полицейский отряд. Арестованных обыскали. В кармане Петровского лежала газета "Социал-демократ"...
Депутаты запротестовали: только Дума могла дать согласие на их арест. Пристав не знал, что идет задерживать депутатов, инструкций на этот случай ему не дали. Струхнув, он решил отпустить депутатов - "временно, до выяснения обстоятельств".
На следующий день депутатов все же арестовали.
Игра в "законность" была никому не нужна.
Через три месяца их судили. Публичным судом - с защитой, публикой, прессой. На суд закрытый, военно-полевой, который мог закончиться только казнью, власть не решилась. Боялась народного гнева. А еще больше - молвы о том, что подполье слишком велико и могуче, раз уж приходится так круто с ним расправляться.
В Швейцарии с тревогой ждали вестей из Петрограда. Едва проснувшись, Крыленко мчался за газетами в ближайший киоск. Но русские газеты шли чуть ли не месяц, а иностранные печатали всего по нескольку строк.
Перед глазами вставали лица товарищей, которые даже под страхом смерти отстаивали свои убеждения - со скамьи подсудимых так же мужественно и гордо, как с думской трибуны.
- Вы, депутаты, - гремел прокурор, - унизились до участия в рабочих массовках.
Поднялся Муранов, посланец харьковских пролетариев в Государственной думе.
- Это не унижение, это честь.
- И что же, подсудимый, вы развивали там антиправительственную программу? - обрадованно уточнил председатель суда.
- Массовки проходили в лесу, - невозмутимо напомнил Муранов. - А там свобода слова, господин судья.
Подсудимых защищали лучшие адвокаты. Петровского - сам Александр Федорович Керенский, тоже член Государственной думы. Врезалась в память его фраза из речи в защиту Петровского: "Когда людей обвиняют в измене, улики должны быть явными и ясными для всех". Пройдет немного времени, и большевикам придется еще вспомнить эти его слова.
Приговор был такой: вечная ссылка...
- Вы скоро отправитесь по этапу вслед за своими друзьями, - пригрозил следователь, отчаявшись найти с Крыленко "общий язык".
Но пушечное мясо было в ту пору важнее престижа. К тому же и серьезных улик собрать следователю не удалось.
Вместо Сибири предстоял путь на передовую - исполнять "патриотический долг".
Сугубо штатский человек становился военным.
Истинно патриотический долг его теперь состоял в другом: нести большевистские идеи в солдатские массы.
ТОВАРИЩ ПРАПОРЩИК
По необъятным просторам охваченной войною России новости шли долго. До окопов - еще дольше.
О том, что царь свергнут, солдаты на отдаленных фронтах узнали чуть ли не через неделю. Ждали последствий: завтра, а может быть, и сегодня прекратится наконец проклятая эта война...
Но война не прекращалась. Ни сегодня, ни завтра.
По-прежнему солдаты мокли в окопах, по-прежнему офицеры щеголяли в царских кокардах, по-прежнему шла бессмысленная стрельба, и каждый день уносил новые жизни.
Конца этому не было видно.
...Ранним мартовским утром на тронутой тонким ледком площадке перед окопами соорудили из сломанных ящиков и колченогой штабной табуретки нечто похожее на трибуну. Прапорщик с непокрытой головой, в распахнутой шинели легко вскочил на это хрупкое возвышение и поднял руку, призывая к тишине.
Сильный голос оратора разносился далеко окрест.
- Товарищи солдаты! - Толпа загудела, взволнованная и пораженная этим новым, непривычным еще, режущим слух словосочетанием. - Почти четыре года идет братоубийственная война, а за чьи интересы мы с вами воюем? Во имя кого мы должны погибать? Почему должны остаться сиротами, голодать, терпеть нужду наши дети? Народный гнев уничтожил царизм. Так не допустим же, чтобы плодами нашей победы воспользовались буржуи. Дома нас ждут матери, жены, дети. Они жаждут мира и хлеба. Давайте заставим наших угнетателей прекратить войну. Германским рабочим и крестьянам она так же ненавистна, как русским. Долой войну! Да здравствует революция!
Это был Крыленко. На одном из участков солдаты под его руководством перешли линию фронта и направились к немецким окопам, размахивая флагами белым, символом мира, и красным. Навстречу, увязая в рыхлом снегу, бежали немцы. Без оружия.
Широко раскинув руки для объятий...
Весть об этом братании облетела фронты. Имя Крыленко, неведомого дотоле прапорщика одной из тысяч воинских частей, приобрело всеармейскую популярность.
И снова Таврический дворец, как четыре года назад.
На хорах - возбужденная, говорливая, напряженно слушающая ораторов и оживленно, по-хозяйски обсуждающая каждое слово рабочая, солдатская масса. А он, Крыленко, не таясь, с полноправным мандатом - в зале. На Первый Всероссийский съезд Советов его послали солдаты 11-й армии. Они наказали ему требовать передачи всей власти Советам, конфискации прибылей капиталистов, нажившихся на войне, но прежде всегонемедленного мира. Немедленного и безоговорочного мира!
Совсем еще недавно в этом самом зале безнаказанно поносили большевиков. А теперь, облеченные доверием миллионов людей, сто пять большевистских делегатов представляют уже не сегодняшнюю - завтрашнюю Россию: Россию социалистическую.
Среди них - Ленин.
Когда меньшевик Церетели, поглаживая пухлой рукой свою окладистую бороду, заявил самоуверенно, что в России нет сейчас политической партии, которая сказала бы: дайте в наши руки власть, и стоящие перед страной проблемы будут решены, - из зала раздался голос: "Есть такая партия!" Это партия большевиков.
Хотя на этом съезде все еще верховодят враги революции, многим уже ясно: соглашатели все больше теряют опору в массах.
Бывший адвокат, а ныне военный министр Керенский держит речь, театрально засунув правую руку за борт френча: ну чем не Наполеон?!.
- Истерзанная войною страна жаждет мира. И мы, народные избранники, сознавая свою ответственность перед Россией, торжественно заявляем: нет для нас более важной задачи, чем обеспечить народу мир. Но мира не просят, его завоевывают. Перейдя в наступление и разгромив противника, мы можем понудить его к переговорам, продиктовав на правах сильного условия грядущего мира.
Оратор он был, конечно, отменный. Речь лилась плавно, легко, голос то возносился до комариного писка, то стремительно падал вниз, точно кувалда. Керенский бил себя в грудь, пританцовывал. Пот лился с него градом, он отирал его изящным атласным платочком. Какие-то барышни на хорах восторженно визжали, швыряя к ногам своего кумира букетики нежных фиалок.
Крыленко едва сдерживал ярость. Ленин - он сидел на ряд впереди обернулся:
- Николай Васильевич, вы прямо с передовой.
Ответьте господину министру...
- Долг каждого офицера, который предан родине и революции, - кричал Керенский, прижимая к сердцу фиалки, - вселить в солдат боевой дух, поднять их в решительный бой против агрессора.
Председательский колокольчик захлебнулся в топоте ног, в гневных выкриках и аплодисментах. Крыленко узнал его - этот самый колокольчик не выпускал из рук блаженной памяти Родзянко, когда с трибуны выступали большевистские депутаты.
- Позвольте мне!.. - мощный голос из зала перекрыл шум.
Все обернулись. Бритоголовый крепыш с погонами прапорщика уже шел через проход к трибуне.
- Ваше имя? - крикнули из президиума.
- Крыленко, большевик, - ответил он, подняв высоко над головою свой делегатский мандат.