1974: Португалия [12]
Революция Гвоздик привела к росту числа сидячих забастовок и захватов предприятий в самоуправление. В основном это касалось отсталых отраслей, где не было сложной технологии и использовался неквалифицированный труд: текстильная, мебельная промышленность, АПК, зачастую — мелкий и средний бизнес. Эти захваты следовали, в основном, после банкротства, действительного или умышленного, или закрытия завода владельцем. Иногда, таким образом, избавлялись от начальства, слишком явно поддерживающего режим Салазара, и стремились противостоять экономическому саботажу противников Революции. Самозахваты также служили отдельным целям возвращения на работу уволенных активистов или предотвращения плановых сокращений.
Этот взрыв социальной активности никогда не ставил под вопрос обращение денег или существование и функционирование государства. «Самоуправленцы» часто (и, конечно, с большим успехом, чем несталинистские организации) обращались к государству за финансовой помощью, а также просили его установить торговые связи между самоуправляющимися предприятиями и обычными фирмами. Зарплаты выплачивались, часто с уменьшенной дифференциацией ставок; иерархия была подорвана, рядовые работники могли демократически участвовать в принятии многих решений. Тем не менее, движение не пошло дальше рабочего контроля над производством, тарифной сеткой заработной платы и кадровой политикой. Опыт LIP был распространен на территории целой страны. Португальское движение было вехой в эпохе возрождения старых мертвецов (синдикализма, ленинизма, сталинизма, самоуправления) 60-70ых годов.
Критика работы/критика капитала
Цель этого короткого исторического обзора — бросить тень сомнения на известный тезис о том, что самоидентификация пролетариев как производителей была определяющей причиной наших поражений. Когда это рабочие в действительности пытались взвалить на себя бремя экономического роста? И когда же они конкурировали с традиционными буржуа или современными менеджерами в управлении компаниями? По крайней мере, абсолютно точно не было идеального совпадения политических программ и пролетарской практики. Рабочее движение не сводилось к утверждению труда. Попытки восстановления производства были лишь временным решением. Захват завода и возобновление работы не означали становления рабочих именно как класса выполняющих работу — это было лишь средством выживания наподобие выкупа обанкротившегося предприятия его сотрудниками. В конце 2001 года, когда текстильная фабрика Bruckman в Аргентине находилась под угрозой закрытия, рабочие захватили предприятие, чтобы сохранить производство, без всяких надежд переустройства капитализма в социализм, даже на одном, отдельно взятом предприятии. Позже ситуация повторилась в нескольких аргентинских компаниях. Такое поведение свойственно пролетариям, потерявшим веру в возможность изменить мир собственными руками.
Здесь важно понять, насколько мы детерминированы историей. Противоречие между критикой работы и подчинением существует на всем протяжении капиталистического развития. Разумеется, сценарий реализации коммунизма изменяется в зависимости от исторического момента, но его принципиальная суть остается инвариантной и для 1796, и для 2002 года. Если описанная Марксом вселенная пролетариата существует, тогда подрывной элемент, заложенный в самом общественном положении пролетария, живет в нем всегда, вне зависимости от того, какие формы это положение принимает в ходе капиталистической эволюции. Иначе, мы не сможем объяснить, как ещё в 40ых годах 19 века находились люди, которые могли определять коммунизм как отрицание наемного труда, классов, государства и работы. Если все определяется исторической необходимостью, которой в 1845ом году для коммунизма, очевидно, ещё не было, как мы сможем тогда объяснить развитие коммунистической теории в то время?
Провал послеоктябрьского революционного движения дал полную свободу социал-демократическому и сталинистскому продуктивистскому культу. [13] Рассматривать это движение как следствие подобного культа, значит ставить вещи с ног на голову. И Сталин, и Маркс использовали термин «диктатура пролетариата», но очевидно, что понимали они под эти совершенно разное.
Раз победила контрреволюция — работа в США, как и в Советском Союзе, могла быть только принудительной — рабочие не стали псевдоправящим классом, но оставались угнетаемыми, причем угнетаемыми вполне традиционными способами. Идеология рабочего управления отрицалась всеми профсоюзами и рабочими партиями. Они получили свой кусок власти в советах директоров корпораций и в правительствах, и теперь заботились об экономическом росте, прибегая к старым добрым методам, приносившим буржуазии доход столетиями.
В моменты наибольшего обострения общественных противоречий пролетарии (чтобы даже они не думали и не говорили) никогда не утверждали себя через утверждение ценности работы. Классовая борьба существует всегда, причем она принимает не только форму коллективной борьбы за сокращение рабочего дня и увеличение зарплаты. Всякая повседневная жизнь в офисе или цехе состоит из прогулов, мелких краж, волынки, симулирования болезней, возможно саботажа или угроз начальству. Если «халявные» стачки (например, когда транспортники не берут плату за проезд или почтовики — за пересылку и телефонные звонки) так редки, то это явный признак того, что забастовка дает благоприятную возможность забить на работу.
Мы не говорим о том, что сущность пролетариата всегда находилась, и всегда будет находиться в подполье. Двойственное положение наемного работника в производственном процессе означает его двойственное отношение к работе. Работа одновременно уничтожает наши возможности и знания и позволяет хотя бы отчасти проявить их. Никто не сможет держаться на работе долгие часы и годы, не проявляя при этом ни малейшего интереса к содержанию своего труда.
В кризисные периоды пролетариям усиленно навязывается работа, и в то же время они проявляют глубокое безразличие к ней. В такие моменты они инициируют критику своего положения в обществе, ибо отказ от работы — это первый шаг в отрицании самих себя как пролетариев.
Несомненно, они недалеко прошли в этой критике. И главная проблема именно в этом. Но критика работы вовсе не является тем измерением рабочей борьбы, которым до сих пор пренебрегали. Сколько мужчин и женщин с радостью изнуряют себя на монотонном производстве будильников и ручек или обработки данных для Национальной Службы Здоровья? Сам рабочий как никто другой понимает, что работа — его враг, и делает все, чтобы избавится от нее. Гораздо труднее ему представить (тем более — воплотить в жизнь), что он сможет одновременно избавиться и от капитала и от работы. Так, может, до сих пор пренебрегали именно критикой капитала? Люди обычно валят вину на власть денег и алиенацию работы, гораздо реже они критикуют то, что связывает их — обмен своей деятельности на доход, т.е. систему наемного труда.
До сих пор, провал пролетарского движения был обусловлен не движением капитала, но лишь собственной активностью. Могут быть заданны лишь условия, что не дает, и никогда не будет давать средств для их использования. Истинный ответ будет получен только тогда, когда будет законченно преобразование мира.