В любом случае революционная ситуация скорее ослабляет, чем усиливает идеологию освобождения через труд. Спад революционного движения порождает самоуправленческие практики, не касающиеся вопроса о буржуазной власти и подавляемые рано или поздно этой властью.
Идеал рабочего капитализма и попытка его осуществления не достались нам от прошлого, которое может быть, наконец, преодолено на фазе реального доминирования капитала. [14] Верность работе — это не иллюзия, от которой рабочие должны отказаться (как думали ситуационисты), и не исторический этап, который был неизбежен, но теперь уже пройден (как думают Theorie Communiste). Наемный труд — это не навязанное нам извне явление, а социальное отношение, формирующий наше общество; коллективная верность работе вписана в структуру этого отношения.
Современность и капитализм
Некоторые теоретики рассматривают современный капитализм как производство стоимости вне работы: стоимость настолько размыта, что ее агенты и моменты производства рассредоточены по всему социальному полотну.
Ни теория (в особенности Grundrisse Маркса [15] ), ни факты не подтверждают этот тезис. Конечно, сегодня валоризация зависит от прямого участия отдельного работника в гораздо меньшей степени, чем от коллективных устремлений. Производственный вклад каждого работника сейчас гораздо труднее обособить, чем в 1867ом. Тем не менее, это не недифференцированное социальное целое, создающее капитал. Сборщик, водитель грузовика, it-специалист, рыночный аналитик… не создают прибавочную стоимость в равных объемах. Теория «общественной фабрики» релевантна, когда она учитывает неоплаченный производительный труд (домохозяек, например). Но она определенно нерелевантна, когда рассматривает стоимость как продукт однородного целого. Менеджеры понимают Маркса лучше, чем Тони Негри: они все также продолжают совершенствовать структуру и расположение рабочих мест и отдельных производственных процессов. Работа не размыта, она отделена от остальной жизни. То, что ручной труд перестает быть единственным или основным источником стоимости, и растет доля нематериального производства, не отменяет того, что работа остается неотъемлемым элементов наших обществ. Смешно говорить о «конце работы», когда кадровые агенства остаются одними из крупнейших работодателей в США.
Во Франции, например, что бы там не говорили статистики и социологи о росте числа офисных служащих относительно заводских рабочих (80% которых — мужчины), обе эти группы часто вступают в супружеские отношения. Как следствие, у 40% детей один из родителей — «синий воротничок», занятый зачастую в сфере обслуживания. Этого рабочего теперь редко увидишь у проходной завода, теперь он занимается техническим обслуживанием, водит грузовик, перетаскивает товар в супермаркете и т.д. Половина французских рабочих больше не относятся к фабрично-заводскому пролетариату. Тем не менее, рабочие (традиционный промышленный пролетариат, рабочие обслуживающей сферы, занятые физическим трудом, тэйлоризированные клерки, кассиры и т.д.) остаются самой большой социальной группой. Данные факты ничего не значат для обоснованности или преждевременности коммунистической перспективы; они только показывают, что не произошло никаких фундаментальных изменений с 19 века. Согласно данным, изложенным в первом томе Капитала, обслуживающих рабочих было больше промышленных ещё в викторианской Англии. Если теория пролетариата неверна, то она была такой ещё в 1867ом, а не стала таковой сейчас, когда не осталось достаточно рабочих.
Капитализм есть первая всемирная система эксплуатации. Прибавочный труд больше не вымогается у того, кто организует и контролирует большую часть процесса производства, как это было в случае крестьянина при азиатской деспотии, крепостного, угнетаемого помещиком и сборщиком податей, или ремесленника, обираемого купцом. В самом процессе труда не было элемента эксплуатации: отбиралась только часть произведенной продукции; только возможность продавать и покупать рабочую силу привносит эксплуатацию — не к краю человеческой деятельности, но в самое ее сердце.
Но именно благодаря тому, что рабочий продает свою способность к труду, он живет внутри капитала, он создает капитал в той же мере, в какой капитал создает его, что никак несравнимо со степенью зависимости крестьянина от своего господина или ремесленника от купца. Благодаря тому, что рабочий живет (и сражается за жизнь) внутри капитала, он производит и разделяет его принципы (демократия, потребительство). Продажа своей жизни для него неизбежна, поэтому он может отвергнуть работу (в действительности и в идеале) только, если отвергнет то, что делает его наемным работником, т.е. капитал. Другими словами, отрицание работы как нечто большее, чем повседневное сопротивление, возможно только в рамках коренного общественного переворота.
В доиндустриальные эпохи, во время Крестьянских войн в Европе или восстания тайпинов в Китае существовали автономные территории на протяжении десятков лет. На островах Вест-Индии черные рабы могли укрываться в горах и жить там сами по себе, вне цивилизации. Индустриальный мир не оставляет места для подобных альтернатив. Если бы в 1919ом петроградский рабочий решился сбежать с завода в деревню, капитализм настиг бы его там в считанные годы. Опыт испанских коммун 36-38 гг. не мог распространиться на большие территории. Пример из нашего времени: боливийские шахтеры имели опыт самоуправления в своих деревнях, с вооруженным ополчением, радиостанциями, кооперативами и т.д. Но подобную практику пришлось прекратить, когда шахты закрылись. Их социальная активность зависела от их роли в международном разделении труда. Только крестьянские общины могли существовать относительно долго, пока они оставались в стороне от мировой экономики. Современные рабочие не могут реорганизовать свое общество так, чтобы оно могло конкурировать с нормальным или «частнобуржуазным» капитализмом более-менее продолжительное время. Больше нет Третьего Пути.
Противоречие возможно не там, где мы представляли
Каждый, кто читал Маркса, знает, что он не закончил свой основной труд, и что он переписывал начало множество раз. Почему Маркс так подробно останавливается на товаре, почему он начинает с того, как капитализм раскрывает сам себя, а не даст просто его определение сразу? Если он обращает внимание в первую очередь на представление, а не на сущность капитала, то вполне возможно, что для него эта сущность связана с представлением, которое есть не психологический процесс, но имеет отношение к саморепрезентации общества на столько, на сколько это возможно.
Автор Капитала говорит о постижении тайны. Какой именно? Вряд ли Маркс был озабочен только тем, чтобы доказать рабочему, что его эксплуатируют. Маркс рассматривал все аспекты капитала, чтобы сконцентрироваться на противоречии, ключевом скорее для коммунистического движения, а не для механики прибавочной стоимости [16]. Он исследует динамику общественной системы, которая в большей степени, чем все предшествующие общества, основана на тех, кого она порабощает, даруя при этом средства уничтожения самой себя, а потому неизбежно втягивает в свой триумфальное и разрушительное развитие, используя социальный кризис как средство восстановления. Противоречивое положение пролетариата состоит в том, что он, с одной стороны, является носителем товара, который есть необходимая предпосылка появления всех других товаров, т.е. может преобразовать весь мир, с другой — он должен продавать этот товар, и, следовательно, представлять себя и действовать как создатель стоимости. Могильщик системы — ее же кормилец.