Я вышел из здания. Воздух на улице напоминал дорогую моему сердцу атмосферу Сандуновских бань. Объектив «Зенита» вспотел мгновенно.
На траве в тени лежали уставшие полицейские, положив под головы пластиковые шеломы.
За углом группа хорошеньких девиц, в коротких юбочках, в канотье и надписью «Никсон», разучивала под руководством элегантного старика в кавалерийских галифе приветственные движения ногами.
Грустный инвалид в коляске все еще держал в руках плакатик, требовавший мира во Вьетнаме.
В небе летели два самолёта, похожие на наш «кукурузник». За первым тащился хвост из слов: «Никсона — в президенты». Второй тянул хвост из двух строчек подлинней. Красные буквы заманчиво вытанцовывали: «Привет делегатам конвента республиканской партии. Девочки без бюстгальтеров в бурлеске на 22-й улице ждут их к себе».
Это началось вчера, когда воздушные шарики с надписями «Роки», «Дики», «Рони» празднично сыпались из огромных рыболовных, сетей, которые были подвешены под потолком зала съезда республиканской партии. Делегаты, восторженно выкрикивая имена кандидатов в президенты, наступали на шарики ногами, шарики лопались, и в зале съезда стояла густая пулемётная стрельба. «Великий и прекрасный штат, такой-то выдвигает кандидатом в президенты США человека великих принципов такого-то», — и снова сыпались шарики и стояла стрельба, как во время кавалерийского налёта.
Я не знал тогда, что где-то совсем рядом с конвеншн-холлом шла не шариковая, а настоящая стрельба, не знал о событиях в районе Свобода, когда в половине четвёртого утра, после окончания великого республиканского торжества, вышел из зала съезда и отправился в гостиницу. Жаркую и влажную тишину на улицах нарушали лишь гудки машин, которые развозили делегатов, да пение. Пели два десятка негров, напротив выхода из здания конвента. Они пели очень негромко, но пение их было таким контрастом только что прекратившемуся реву, что слышалось отчётливо.
Негры были одеты в комбинезоны, в какие одеваются рабочие южных плантаций.
Я знал их. Это были участники движения бедняков. Их привёл сюда, в Майами, вождь этого движения, преемник Кинга, священник Абернети.
Накануне я видел их в штаб-квартире съезда, которая помещалась в самом фешенебельном отделе Майами — «Фонтенбло».
Они шли по вестибюлю плотной кучкой. И казались такими чужими среди дорогих ковров, начищенной меди. Они держались вместе. Охочие до всяких событий репортеры и телевизионные камеры немедленно окружили их, а они шли потихоньку от одной двери к другой.
Впереди шёл Абернети. Плотный человек, неторопливых, степенных движений, с медленным, я бы сказал, лицом, на котором и глаза тоже казались медленными. Но они — я видел их много раз — умели зажигаться, когда ему надо было действовать. Я видел его таким впервые через несколько дней после убийства Кинга. Глаза были жесткими и стремительными. И вся его плотная фигура приобретала стремительность, делалась изящной и ловкой. Сейчас же он шёл медленно, медленно поводил головой из стороны в сторону. И через равные короткие интервалы спрашивал не очень громко тех, кто шел рядом с ним:
— Слышали ли вы когда-нибудь о Майами?
— Да! — кричали ему громко в ответ.
— Были ли вы когда-нибудь здесь?
— Не-е-ет! — несся крик.
— Вы здесь теперь, — негромко продолжал Абернети. — Смотрите вокруг, смотрите внимательно — так живут богатые люди Америки.
Этот диалог повторился несколько раз. Он спрашивал негромко. А те отвечали криком.
Потом они запели. Ту самую песню, что утром, перед рассветом пели негры напротив зала съезда республиканской партии.
Эти люди приехали в Майами, чтобы напомнить шумному и самодовольному партийному съезду республиканцев, что за стенами зала, который машины накачивают особым сухим и прохладным воздухом, есть другой воздух — горячий и влажный, как на болотах вдоль великой Миссисипи; что живут в Америке люди, интересы которых никак не представлены на конгрессе республиканской партии (из 1333 делегатов — всего около 30 негров; они представляют 51-й штат Америки; а название штата — голод).