Как видно, проблема, стоявшая перед Хэмфри в самом начале, — найти свое собственное лицо — так и не была решена.
Журналисты не хотят мириться с мыслью о том, что имя кандидата в президенты известно заранее. Они ищут напряженного сюжета, драматических неожиданностей. Не находя — придумывают.
Схема проста. Сконструирован пробный шар (неважно — журналистом или кем-то из делегатов). Корреспондент немедленно обращается за интервью к какому-нибудь значительному лицу: «Говорят, что… (выкатывается шар). Как вы относитесь к этому?» Значительное лицо само не прочь поиграть в сюжеты. Это — паблисити. Поэтому лицо отвечает на вопрос серьезно. И вот пробный шар покатился. Это даже не шар — это мыльный пузырь. Иногда он быстро лопается, но иногда катится довольно долго, обрастая твердой оболочкой из мнений, подтверждений, опровержений газетных статей и телевизионных комментаторов, которая делает его похожим на нечто реальное.
А пока катятся в разных направлениях и с треском сталкиваются сюжетные шары, создавая ощущение реальной возможности неожиданных поворотов, партийная машина, запущенная «киншейкерами», неотвратимо движется к давно намеченной цели.
«1968 год — год неспокойного солнца». Такой плакат висит в штаб-квартире демократической партии. Он оправдал себя во многом, но только не в выборе кандидатуры президента.
Неразрешимая на первый взгляд арифметическая, задача — как сделать так, чтобы большинство демократов, высказывающихся против войны во Вьетнаме, получили меньшинство делегатских мест на съезде партии, — решается без особых затруднений, при помощи антидемократической системы раздачи делегатских мандатов.
Способ решения задачи, а вернее, результат убедительно защищается рядами колючей проволоки, металлическим забором, электронными часовыми, молодцами с вязкими глазами на территории скотобойни. Им помогают 25 тысяч полицейских и солдат национальной гвардии.
Поздно ночью я уезжаю с бойни. Патриархально пахнет навозом. Над городом висит ночное небо, цветом напоминающее темно-синий полицейский мундир.
Из проявочной машины каждые две минуты выползает целлулоидная змея. Когда пленок накапливается ворох, я иду к Стэну. У него на лбу — зелёный козырек, как у часовщика, рукава рубашки закатаны по локти, на поясе — полотенце.
— Что у вас сегодня?
— Чикаго, — говорю я.
Он вздыхает и кивает головой, будто ничего другого и не ожидал. Берет у меня из рук первую пленку, крючком пожелтевшего указательного пальца трет свой лоснящийся нос и потом этим же пальцем проводит по блестящей поверхности плёнки. Стэн придерживается древних способов удаления с пленки пятен. Затем молча вставляет пленку в увеличитель и принимается печатать. Я только успеваю бросать твердые листы фотобумаги в ванну с проявителем. На столе увеличителя проходят отрывочными кадрами дни конвента демократической партии, улицы Чикаго, люди, лица…
Хюберт Хорацио Хэмфри (XXX). Два пальца вверх — знак победы. XXX — кандидат в президенты США от демократической партии. Его речь на заключительном заседании была долгой — 50 минут. Хэмфри любит поговорить. И сам признает за собой этот недостаток. Его жена — Мюриэл — часто повторяет: «Хюби, чтобы речь стала бессмертной, вовсе не нужно, чтобы она была вечной». Однако этот афоризм на него не действует.
За сутки до произнесения торжественного «спича согласия» Хэмфри сидел. у себя в гостиничном номере (отель «Конрад Хилтон», 25-й этаж, 179 долларов в день) в удобном кресле, вытянув ноги, и следил за голосованием в Международном Амфитеатре по телевизору.
— Гуам! — зычно выкрикивала в микрофон секретарь съезда.
— Все пять, — спокойно предсказывал Хэмфри со своего кресла.
— Мадам секретарь, — торжественно откликался из зала съезда глава делегации Гуама, — мы отдаём все пять своих голосов за следующего президента. Соединённых Штатов, великого американца Хюберта Хорацио Хэмфри.