Ослепительно бела. Дивная чистота форм.
Она так мило, тихо спит. Безжалостно, бессовестно было бы снова будить ее. Хочу приковать себя к месту, пока сон станет одолевать и меня.
„Я женюсь, Анюта. Нельзя тебе оставаться здесь. Тебе надобно будет жить на особой квартире. Надобно выдать тебя замуж. Не печалься, Анюта. Я буду жить с тобою по-прежнему. Жена у меня будет гораздо похуже тебя; да хотя бы и не хуже, все-таки ты не лишняя“.
При всей верности этого утешения Анюта опечалилась. Не то, чтоб она слишком любила этого человека. — пожалуй, она была бы не больше. — даже меньше огорчена, если б он не прибавлял утешения, что будет жить с нею по-прежнему. И опять не то, чтобы ей не нравился он: нравился, потому что ей было хорошо, очень хорошо быть его любовницею. Но хорошо было потому, что она жила при нем, в его хозяйстве. А жить на особой квартире, — она знала, будет совсем не то, совсем не то, так что довольно мало будет радости оставаться его любовницею. Не могло много утешать ее это его обещание: она понимала, что ее счастливое время кончилось.
Из трех с лишком лет, которые она прожила при нем, последние два года были для нее счастливым временем. Чего ей недоставало? — Всего было у нее вдоволь, чего только желала ее душа. — и желать больше было нечего; надобно было только благодарить бога.
Правда, Иван Ильич был не такой человек, чтобы бросать деньги попусту; а еще меньше того, чтобы какая угодно любовница могла иметь хоть маленькую власть над его портмоне. Но он был вовсе не скряга; он был только расчетлив, очень расчетлив, и тугого характера. Бросать деньги на чужие прихоти, это было не в его характере. Но сам он любил жить хорошо и перед этим временем занял такую должность, что вовсе перестал скупиться на себя; — зачем было скупиться? — Все-таки богател. Чудесная была должность! Ах, какая должность! Что было скупиться? Да и не хорошо было бы: приличие по должности требовало. Он не мог допустить этого, чтобы стали говорить: должность занимает, а жить не умеет. Оттого-то всего больше и не поскупился он сделать Анюту формально своею любовницею: стал занимать такую должность, а сам человек не женатый. — как это не видно было бы, какая у него любовница — где она? — Неужели он, на такой должности, живет с какою-нибудь прачкою или кухаркою? — Неприлично! — Потому ему и нельзя было: необходимость того требовала; для общества было надобно.
Он жил с комфортом, отчасти даже пышностью. А когда он возвел Анюту в сан формальной любовницы, то и ей пришлось пользоваться всеми благами его жизни.
Его квартира была великолепная. На свои деньги он не захотел бы нанять такой, так отделать и убрать: и величина и меблировка, все было дороже, чем требовалось для комфорта и приличия. Но все было казенное и зависело от него же самого. Потому было великолепно. — Когда Анюта сделалась формальною его любовницею, она получила верховный надзор за его квартирою, — и стала пользоваться всем этим пространством, блеском, — как ей угодно расхаживать по всем этим прекрасным комнатам; — а ее комната самая лучшая изо всех.
Само собою, ее комната была лучше всех, потому что он был человек умеющий жить. Формальной любовнице, конечно, следовало быть переселенной в спальную. А где же, как не в спальной, и нужно все самое хорошее человеку, который понимает, что настоящая жизнь должна быть не для парада, а для собственного удовольствия? — Ах, как внимательно хорошо было все в спальной! — Нельзя описать, невозможно вообразить, как прелестно и богато была убрана спальная! Например, что за кровать! — Просто загляденье! — А постель! — Это просто чудо! — Это он не пожалел сделать на свой счет: неловко же поставить такие цены таким вещам в казенный расход; — а что ж и должно быть хорошее, как не это? — Так он судил; и справедливо. Ах, что это была за постель! — Лучше всякого описания. Смотришь на нее. — и ложиться жаль: изомнешь; — ляжешь. — и вставать не хочется, так пышно, мягко, нежно и тепло, и не жарко! — Прелесть, прелесть!
Но как же можно было, чтобы на такую постель ложились любовницы — служанки от корыта с бельем или от очага, вспотевшие, в грубом белье? — Ах, тогда у него еще не было такой постели, он завел ее уже после. Но и прежде у него была хорошая постель. — та самая, которую он подарил Анюте, отдавая замуж. — хорошая, прекрасная! — Разумеется, и на такую нельзя положить служанку в таком виде, как родит служанка. — хоть, впрочем, эти служанки не были вспотевшие. — потому что они больше только для порядка были кто прачкою, кто на кухне, чтобы не зазнавались, не имели лишних претензий; — работы не требовалось, он не применял; — но все же нельзя было положить их в таком виде на прежнюю постель; а тем больше нельзя было допустить подсудимых в таком виде, как они приходили. — грязные, ужас! — Но на это у Степаниды было и туалетное мыло и весь туалет. Перед тем как идти к барину. — из подсудимых ли, служанка ли, все равно, каждый раз надобно было позаботиться о себе. — Степанида наблюдала за этим. Из ванны, вспрыснутая лоделавандом. — Иван Ильич любил лоделаванд больше всяких духов. — припомаженная, в рубашечке голландского полотна, в батистовом пеньюарчике. — не то что служанка, и всякая подсудимая шла на постель, достойная такой постели. — иная из подсудимых такая, что и Анюте не жаль было даже и новой постели для такой воздушной душеньки; — потому что при новой постели своих домашних из прислуги уже не было, а только по временам, на короткое время, какая-нибудь подсудимая. — Даже и после они-таки бывали? — И не возбуждали ревности? — Чего же тут ревновать, когда в этом и не было ничего такого опасного? — Дня два, три. — неделю поживет. — и только. Этого нельзя было бояться, что потеряешь место. — нет; он правду говорил: „Это у меня такой характер, для разнообразия; а ты не беспокойся об этом, Анюта: я люблю тебя за то, что ты смирна; свяжись с другою, надобно будет еще ругать ее, чтобы не надоедала просьбами, да еще, пожалуй, воровка попадется. А тобою я доволен: что делаю тебе, тем ты и довольна. — умна и смирна“.