Оно не было так благородно, как потребность любить. — так невинно, как влечение молодой и энергической натуры пошалить, поповесничать. — хоть бы немножко и слишком повесничать, что за бесчестье? — Ах, Мери! Дурно не то; дурно — слишком рассудительно рассчитывать выгоды… Зачем вы бросили вашу веселую. — вероятно, очень нескромную, но все-таки невинную парижскую жизнь? — Она не так выгодна, Мери, как служба у Надежды Викторовны. Надежда Викторовна богата; любит вас; сколько денег можно получать от нее! — Сколько подарков, каких богатых!.. Нет, Мери: между нами не будет объяснения. Вы увидите, что вам не нужно оправдывать передо мною вашу парижскую жизнь. А в том, за что я не доверяю вам, вы не могли бы оправдаться; к чему ж бы стал я спрашивать? — Исправить вас я не надеюсь; а приводить в стыд без надежды исправить — напрасная жестокость.
Я не ошибся в том, что Мери хотела объяснения. Ошибся ж том, что думал: уклонюсь от него. Как несправедлив я был к Мери! Энергическая, благородная девушка, она может иметь свои недостатки, но она достойна полного уважения. Будь я старик или будь она дурна собою, я поцеловал бы ее.
Мы долго говорили о тех же вопросах, как вчера. Она слушала с интересом, и замечания, которые она делала, обнаруживали неутомимую внимательность к моим словам, во с первых минут стало заметно, что она ищет, случая повернуть разговор на наши личные отношения. Увидев справедливость своей догадки о ее желании объясниться, я стал осторожно пользоваться своими отвлеченными темами, чтобы дать ей понять, как ошибочны ее опасения, что увлечения или дурачества могут ронять женщину в моем мнении. Она превосходно понимала, с какою целью я высказываю мимоходом свое убеждение о том, что перед порядочным человеком женщина не имеет надобности оправдываться ни в чем таком, что не бесчестно для мужчины.
— Я не предполагала, что вы так думаете. — заметили она.
— Почему вы предполагали, что я не думаю так? Впрочем, все равно, почему бы ни предполагали вы это, вы видите, что ошиблись.
Она промолчала и предоставила мне продолжать обо всем на свете, от равноправности женщины с мужчинами до бессмертия души, которое очень приятно было б ей сберечь, как она замечала, полусерьезно, полушутя.
Пришло время кончать мою бесконечную лекцию, потому что она предупредила, что в одиннадцать она должна уйти спать: она, должна вставать рано, потому что Надежда Викторовна встает тоже довольно рано. — «Одиннадцать часов, Марья Дмитриевна. Должен уволить вас. До завтра. Тоже вечером?»
Она сидела задумавшись.
— Благодарю вас, что вы обещаетесь и завтра дать урок мне. Вы так добр, что я могла бы подумать: вы хорошо расположен ко мне.
— Я думаю, вы не имеете причины сомневаться в этом.
— Но должна была б иметь. — Она замолчала и опять думала. — Действительно, я не могу теперь найти, почему бы вам быть не расположену ко мне. А между тем это так: вы не расположен ко мне, Владимир Алексеич. За что? Скажите, прошу вас.
Я не мог солгать, сказать, что она ошибается. Я повторил свое прежнее: — За что же я был бы не расположен к вам, когда вы сама находите, что не должны были бы думать этого?
— Вы отговариваетесь. — сказала она с решительностью. — Я колебалась, должна ли я настаивать. Должна. Это необходимо для моего спокойствия. Я не могу убедить себя, что я ошибалась; нет, я видела, вы дурно думаете обо мне.
Она видела это, пусть я не спорю. Заметил ли я вчера, как она обрадовалась мне? Почему так обрадовалась? Она боялась, что я не захочу исполнить ее просьбу, не приду. Вот доказательство того, что она очень видела; я сильно предубежден против нее. Пусть же я не спорю, не отговариваюсь. При первой нашей встрече этого еще не было: я смотрел на нее хорошо. Но потом у меня явилось какое-то сомнение, недоверие. Она видела это. И сказать ли? — Это и было главным ее побуждением поскорее познакомиться со мною. Вероятно, я убедился теперь, что она серьезно хочет быть образованною женщиной, что желание советоваться со мною о выборе книг не было пустым предлогом. Но если б одно это, она могла бы подождать, пока я сам предложил бы ей свою помощь. Неделя или две тут ничего не значат. Я услышал бы, что она усердно старается образовать себя, и сам вызвался бы помогать ей своими советами, хоть бы и не был расположен к ней. У нее достало бы терпения. — или, может быть, гордости, подождать этого. Но она не могла терпеливо переносить того, что я дурно думаю о ней. На чем основано мое предубеждение? — Теперь она совершенно не понимает, — и тем сильнее беспокоится. О пусть я выскажу все, чтоб она могла вполне оправдать себя! — Она умоляет меня об этом, потому очень дорожит моим уважением.