По дороге от дома навстречу мне шла — я узнал по ногам, до колен обрисовавшимся из-под юбочки, прежде чем можно было рассмотреть даже хоть цвет платья. — шла Настя; завидевши экипаж, нуждающаяся в нравственном возрождении бросилась бежать к приближающемуся возродителю. — хорошенькая и невинная моя! — Она ждала меня, и с каким рвением стремится она к обещанным ананасам, хоть еще и не предчувствует, что они — более, нежели ананасы: они залоги ее возрождения! — На расстоянии, соразмерном способности моих глаз при помощи очков, стал я видеть, как развевается юбочка ее, мелькают из-под юбочки колена. — разгорелось лицо. — еще миг, она вспрыгнула в коляску и прямо, со всего маха, накинулась не на корзиночку с ананасами, а на самого меня. — я успел покачнуться вперед, опершись руками о подушку, чтобы она не опрокинула меня и не хлопнулась лицом о зад коляски, а она, стиснувши меня, рыдала скороговоркою: «Миленький, что вы хотите сделать со мною? Вы хотите просить. — она говорила мне. — вы хотите просить Зинаиду Никаноровну, чтоб она отдала меня вам! Миленький, пожалуйста, не просите! Вы убьете меня, миленький, если вовсе возьмете меня к себе! Я, миленький, всегда готова с удовольствием делать с вами все, что только хотите. — и без ананасов, с удовольствием, миленький, потому что я очень полюбила вас, миленький. — только вы убьете меня, миленький, если станете просить ее, чтоб она отдала меня вам. — потому что она отдаст, — отдаст, — ох, отдаст! — А я ни за что не хочу жить с вами, миленький. — только не просите меня у нее, тогда и без ананасов, миленький, я так полюблю вас, что никому, кроме вас, не дам и дотронуться до себя; если вам это не нравится! — Ей-богу, никому. — и Феде не дам даже и пощупать меня, не то чтобы другое что, неприятное для вас. — а вас, пожалуй, и в бане буду мыть, и хоть середи самого сна будите меня, буду просыпаться для вас!» — Целый дождь слез лился мне на лицо, а тискала она меня изо всей силы, так, что иной раз трудно было перевести дух. — Непонятная связь мыслей, но общий смысл ясен: она не хочет быть моею любовницею.
Я обнял ее и стал успокоивать, велев кучеру ехать шагом: видно, что разговор пойдет интимный, который надобно кончить подальше от ушей Зинаиды Никаноровны: нет, не для ананасов она ждала меня на две версты перед домом! — «Не плачьте, Настенька, я не буду просить Зинаиду Никаноровну. — не бойтесь, я не хочу ничего такого, на что не согласна вы сама». — Она понемножку уверилась и успокоилась.
— Вы совсем перестали бояться, что я буду просить вас себе у Зинаиды Никаноровны? — Да, да, совсем перестала бояться. — она прыгала в коляске, так что мне надо было держать ее, чтоб она не вывалилась; она хлопала в ладоши и накидывалась на меня целоваться. — Хорошо, Настенька; но скажите же мне, я не могу понять: почему вы не хотите, чтоб я выпросил вас себе у Зинаиды Никаноровны, когда вы так рады любить меня даже без ананасов? Да усядьтесь, а то упадете. — я усадил ее, поднял корзиночку, поставил ей на колени, чтоб ей нельзя вспрыгнуть. — Берите ананас, кушайте и растолкуйте, почему мне не просить вас себе у Зинаиды Никаноровны?
Она схватила ананас: — Самая важная причина, душенька, она откусила: — самая важная; без самой важной. — она зачавкала, — причины я ничему на свете не была бы так рада, как тому, что вы выпросили меня себе, — она опять почавкала. — душенька моя, потому что я уже ужасно полюбила вас.
Кусая, чавкая, кусая и чавкая, она объяснила мне «важную причину». - причина действительно важная; — как ни суди, как ни огорчайся, а нельзя не признаться: умница моя куколка, очень благоразумная куколка.
Зинаида Никаноровна очень любит ее; Зинаида Никаноровна давно говорит ей, что она еще глупа, надобно ей быть умнее; но Зинаида Никаноровна только так называет ее глупою. — а сама ж говорит и то, что она хоть и глупа, но все же не такая глупая, чтоб нельзя было уж и положиться на нее, что она будет становиться умнее. Она и теперь уж довольно умная, и сама Зинаида Никаноровна видит это. Да, разумеется, видит. — а то не стала бы думать, что можно будет отпустить ее жить своим умом, не стала бы думать и обещать, потому что любит ее. А Зинаида Никаноровна обещала ей: вот, со дня на день Зинаида Никаноровна ждет Ивана Кириллыча. — Иван Кириллыч брат Петра Кириллыча, только не такой: Петр Кириллыч дурак и только умеет бездельничать, да воровать головы сахара, да выпрашивать деньги. — вчера он выпросил у Зинаиды Никаноровны пятнадцать рублей, — ах, какая добрая эта Зинаида Никаноровна! — Вовсе и не нужно бы давать: пусть не крадет, урок бы ему. — но Иван Кириллыч не такой: он умный и сколько получает! — Он дослужился до полковника и командовал полком, — и сколько он получал! — А теперь он будет полицеймейстером — где-то, бог знает где-то, не вспомнишь, только в самом большом и хорошем городе, — там и хлебом торгуют, и ужасно богатые там купцы! — И он будет получать много, много ужас сколько! — И он теперь в Петербурге по этим хлопотам, и уж определен, и скоро выедет на свою должность. — и заедет в Симбирск, там у него мать. — чтобы она посмотрела на него, порадовалась, и оттуда проедет к Зинаиде Никаноровне. — непременно, он обещался, и Зинаида Никаноровна не пропустит его, пошлет Петра Кириллыча в Симбирск взять его, привезти, если б он сам стал забывать, что обещался приехать и к брату. — да и не забудет сам! — Он переписывается с Зинаидою Никаноровною и ужасно любит ее! И Зинаида Никаноровна обещалась ей отдать ее ему: он возьмет, непременно! Зинаида Никаноровна говорит: «Он возьмет тебя, Настя, я устрою это». - говорит Зинаида Никаноровна. И как хорошо говорит ей Зинаида Никаноровна! — «Я и не подумала бы, Настя, что надобно устроить это, потому что ты еще слишком глупа — но такой хороший случай, Настя: нельзя пропустить». - и все говорит, как надобно быть умною… Настя стала рассказывать мне, как надобно ей быть умною…