— Прошу вас, будьте добрая и не смейтесь надо мною. Будем говорить серьезно.
— Будем. По вашему мнению. — я должна остаться здесь. Но пока я здесь, каждую минуту может обнаружиться, что Виктор Львович — мой любовник. Как быть мне с этим опасением?
— Забудьте о нем. Дело вовсе не так важно. Когда обнаружатся ваши отношения к Виктору Львовичу, тогда вы и уедете. Тогда будет ясно: он пожертвовал любовницею для дочери. Это не поколеблет, а напротив, даже укрепит ее доверие к его отцовской любви.
— Я и сама так думала, пока думала одна. Теперь не могу. Если я не уеду, вам будет казаться, что я лицемерила вчера, говоря о своем желании уехать. А я хочу сохранить ваше уважение, насколько это возможно. Впрочем, это не главное. Гораздо важнее то, что очень неблагоразумно мне оставаться здесь. Пока я раздумывала одна, я увлекалась энтузиазмом. Он давал мне силу и пренебрегать опасностью и забывать, что чем меньше привычка думать обо мне как о горничной, тем выгоднее для меня. Разговор лучше раздумья, потому что охлаждает, принуждает образумиться. Я не могу оставаться здесь, Владимир Алексеич.
— А интересы Надежды Викторовны?
— Что же делать, Владимир Алексеич? Не присудим же мы ей век оставаться здесь. Не идти же ей в монахини. Раньше или позже, надобно ж ей вступить в жизнь, быть окруженной искательствами, делать выбор. Рассуждая по-вашему, следовало бы отнять у нее приданое. — да и того мало. — сделать, чтобы женихи не могли рассчитывать и на наследство после Виктора Львовича.
— Почти что так, Марья Дмитриевна.
— Идите же и скажите Виктору Львовичу, что я уезжаю. Послезавтра. Хотелось бы завтра, но уже пропущено время дня, когда привозят нам почту. Завтра вы получаете письмо, в котором говорится, что место гувернантки для меня найдено. Торопиться так, чтобы собраться ехать в тот же день, это было бы неловко. Так и быть, до утра послезавтра. Идите же и скажите ему. Я не просила бы вас, но сама не могу увидеть его скоро.
Я отговаривал. Но она была слишком счастлива тем, что решилась. — «Здесь каждую минуту может поразить меня удар, от которого мне трудно будет оправиться. Для Надежды Викторовны не велика беда, если бы я оставалась дожидаться, пока он разразится. Но я не могу пренебрегать своими интересами». — Она ушла, не дослушав моих убеждений. Правда и то, не стоило слушать их: что резонного мог я возразить на ее решение? — Невозможно бесконечно отсрочивать вступление Надежды Викторовны в свет. Не в монахини же идти ей в самом деле. Два-три месяца отсрочки уменьшат ли для нее опасность полюбить негодяя. — или хоть и не негодяя, а все-таки человека, неспособного составить счастье девушки с нежным и благородным сердцем? — Первая любовь всегда любовь простодушного ребенка, отсрочивай ее хоть до тридцати лет.
Я пошел к Виктору Львовичу; услышал там у него голос Надежды Викторовны; вернулся в голубой зал, взял газету и сел ждать, пока Надежда Викторовна пройдет мимо меня. Так просидел, может быть, с полчаса. Быстро вошла Мери. Глаза ее горели.
— Сказали ему?
— Нет еще.
— Слава богу! Я передумала. Я останусь. Не могу отнимать у нее счастья. — кто знает, что ждет ее в Петербурге! Пусть остается счастлива, пока может. А мне. — мне все равно. Думайте обо мне, что хотите.
— Что же я скажу ему? Он будет ждать моего мнения.
— Говорите, что хотите. Только не говорите, что я хотела уехать. Я не уеду. Не могу поступать во вред ей.
— Какой же вред ей, Марья Дмитриевна? — Ничтожный. А для вас оставаться здесь очень тяжело.
— Все равно. — Она прошла несколько раз по залу, в сильном волнении. Остановилась, потерла лоб: — Да, но как же это, что я еще здесь? Мне кажется, прошло минут пять. — или его нет дома? Ушел гулять?
— У него Надежда Викторовна.
— Она у него? Вы понимаете, зачем она у него? — Мери улыбнулась грустно, сострадательно.
— Я думаю, она спрашивала его, действительно ли ему необходимо ехать на днях в Петербург. Вероятно, он догадался, что это моя мысль. — что он отвечал. — не знаю.
— Он отвечал, что не умеет сказать, скажет завтра. Ему надобно узнать, чья это мысль, — ваша или моя. Хорошо, что он еще не знает, что и я поддавалась этой мысли. Тогда мне было бы много хлопот с ним. Ах, Владимир Алексеич, он добрый человек, и я начинаю привязываться к нему. — но он дурной отец! Ах! бедная! — Что могло бы быть с нею? Как он помог бы ей выбрать мужа? Вы видите, я для него занимательнее дочери! Я — кто такая я для него? — Любовница! — И я имею больше занимательности для него, чем дочь! И если б я захотела, я могла бы вредить ей! — Но этого не будет! Этого не будет! — У меня разгорелась голова. Я пойду гулять. Если долго не вернусь, скажите дяде. — а главное ему: он в состоянии поднять тревогу. — скажите им, чтоб не беспокоились. Я здорова, но мне надобно освежиться чистым воздухом и не хочется ни на кого смотреть. Я думаю, что я уйду в рощу и буду ходить долго.