Она опять замолчала, и начала спокойнее.
— Но у меня есть и свои опасения за него. От них он не может отговорить меня; потому что это я сама понимаю, это может понимать всякий. Какого здоровья может достать надолго при такой работе? — Придешь поутру звать его пить чай, он сидит и пишет; уверяет, что недавно проснулся; потом пьет чай, а у самого слипаются глаза: как же поверить ему, что он спал? — Это бывает часто, Нивельзин; каждый месяц. И всегда работает целый, целый день, как встал, так и за работу, — и до поздней ночи. Ни напиться чаю, ни пообедать как следует ему некогда. Схватит стакан и уйдет за свою проклятую работу; даже тарелку с последним кушаньем уносит в свой проклятый, проклятый кабинет. Только и отдыха, если кто придет к нему или ему надобно идти; да и от этого иногда только больше горя мне: прошло два, три часа днем без работы, он и сидит за нею ночью. Поэтому даже редко заставляю его идти или ехать со мною: думаешь, вместо отдыха, сделаешь ему больше изнурения. Какое здоровье выдержит такую жизнь? — «Ничего, голубочка; я вовсе не так много работаю, как ты воображаешь»; — я воображаю! — Другой ответ: «Голубочка, нельзя иначе; и так я не успеваю сделать всего, что нужно». Бессовестный человек! ему ничего, что он огорчает меня!.. И для чего он убивает себя такою работою? — Для того, чтоб у меня были лишние деньги! — Ему самому ничего не нужно. Каждый раз, когда заказываешь ему новое платье, ссора с ним; заноет, заноет: «Зачем, голубочка?» — «Напрасно, голубочка!» — И ноет, спорит, пока не рассердит меня. Каждый раз это кончается тем, что я должна браниться. И это из-за всякой мелочи, из-за каждого галстука, из-за теплой фуражки на зиму! — Каждый раз получаешь огорчение. Покупаешь ему, радуешься, — нет, успеет огорчить. Это ужасный человек, с несноснейшим характером, совершенно безо всякой совести! — Он даже не любит ничего. У него достает совести отрекаться ото всего. Он не любит никакого кушанья, — как вам нравится это? — И он тверд в своем: нарочно не ест своих любимых блюд, как только заметит, что готовишь их для него. — Пока не поймет, ест, только это одно и мирит с ним, что недогадлив, ни на что не обращает внимания, совершенно слепой; — пока не заметит, ест; заметил, что кушанье готовится для него, кончено: — «Не хочу, голубочка». — «Почему не хочешь?» — «Не нравится, голубочка». — «Как же не нравится? Ты любишь это». — «Никогда не любил, голубочка; я не знаю, почему тебе так показалось». — И спорит, спорит, пока выведет из терпенья. Тогда новая песня: «Ну, что же, твоя правда, голубочка: прежде нравилось; а теперь не нравится». — Что прикажете делать? — Как ни бранишь его, не помогает: не ест. — Бросаешь, пока забудет, забудет, опять ест. Только это хорошо в нем, что беспамятен и ничего не замечает. И хоть бы не понимал, что надобно же готовить что-нибудь; почему ж не быть одному блюду и по его вкусу? Больше одного ему не нужно, и тем больше все равно, что я ем все. Толкуешь ему это. Понимает. Но уже такой характер. Иногда, заметно, он и сам не рад, что все только огорчает меня. Но не может исправиться. — Как не может! — Просто не хочет, потому что в нем нет ни искры стыда, а жалости еще меньше. Говорит, что любит меня, а хоть бы сколько-нибудь пожалел! Огорчает меня каждый день, каждую минуту! — Я не видывала таких скупых людей! — Ему жаль, когда сделаешь какой-нибудь расход для него, хоть самый маленький: «Зачем, голубочка?» — «Не нужно, голубочка!» — Ему все кажется, что у меня мало удобств, — теперь, когда стала выезжать, — что у меня мало денег на наряды, на развлечения. Мои платья не нравятся ему! — Мои платья! — Каково? — И хоть бы кто говорил, а то он, который сам даже и не отличает порядочную материю от самой плохой! — «Голубочка, ты шила бы себе платья получше». — Можно ли иметь платья лучше моих? — Скажите, была ли, например, в опере хоть одна дама или девушка, которая была бы одета лучше меня? — Богаче — почти все и в четвертом ярусе; но лучше ни одной и в бельэтаже. — Нет, он недоволен. Чем, спросите его, — тем, что я пошла за него! — Как вам это нравится? — Заметили, он глядел, глядел на меня и начал утирать слезы: о чем? — Об этом! — Необыкновенно умен! — Как будто есть на свете женщина счастливее меня! — Мог бы сам видеть, счастлива ли я; — и видит. Но совести нет у человека. Несносный характер!.. Я нисколько не ангел; но он и ангела вывел бы из терпенья! Я не понимаю, что это за глупый человек!.. Потому я вышла за него, что видела, какой это человек. Он не думал об этом; советовал мне идти за другого. Ах, сколько надоедал он мне этими просьбами: «Идите за него, идите за него», — , надоел, надоел… «Не пойду, сказала ему и вам». — Нет, своё: «Идите» — Тот его друг, мой жених, был очень похож на вас, Нивельзин. Разумеется, понравился мне. Но я увидела, что с моим характером нельзя идти замуж: все мужчины воображают, Нивельзин, что они умнее и благоразумнее нас, что они должны управлять нами. Я решилась не идти замуж ни за кого. Мужчины не умеют только любить, Нивельзин. Они хотят господствовать. Они слишком глупы, они дикари, Нивельзин. Не будьте таким, когда женитесь…