В деле распознания благонадежности безмозглая машина значительно выше человека. Человек, может ошибиться, сжалиться, пойти на компромисс, ему могут вдруг внушить доверие чьи-то чистые глаза. Машина же принципиальнее человека. Нет железки — верещит. Тогда сбегаются живые копы и детективы, хватают, арестовывают, если нужно — бьют. Ответственную задачу хватать, арестовывать и бить поручают все-таки живым людям. Потому что ни одна машина еще не может превзойти человека в этом почетном деле
Я видел мастерство битья, доведенное до совершенства. Дело было так.
В Линкольн-парке, на берегу озера Мичиган, в северной части города, нашли прибежище тысячи людей, так называемых «мирников», приехавших в Чикаго из разных концов Соединенных Штатов, чтобы крикнуть делегатам конвента слова: «Прекратите войну во Вьетнаме!»
Когда я приехал в парк, «мирники» сидели на траве, читали книги, ели, разговаривали. Большая группа — полторы или две тысячи человек сидели и стояли около негра, который играл на тамтаме.
Длинными пальцами, чёрными сверху и незащищённо-розовыми снизу, он ударял по двум разно звучащим барабанам. Звуки причудливо рассыпались, и казалось, ничто не связывает их. Но когда я прислушался, то почувствовал за россыпью глухих и звонких ударов медленный, сильный ритм, который подчинял себе все звуки и придавал им грусть и тревогу одновременно. Никогда раньше не думал, что барабанному бою может быть присуща грусть.
Негр стоял на коленях. Он не покачивался в такт, как обычно делают это люди, играющие на тамтаме. Он был прям и неподвижен. Он смотрел перед собой, но не на людей, его окружавших, а чуть выше их.
Люди слушали его, опершись на фанерные листы с портретами покойного Роберта Кеннеди, на большие плакаты с надписью: «Прекратите войну во Вьетнаме!»
Вокруг этой совершенно спокойной толпы нервно двигались полицейские, спазматически сжимая в руках темные, отполированные долгим употреблением дубинки (пальцы казались бескровными, и на суставах выступили яркие желтые и красные пятна). Я не знаю, что было причиной их нервного состояния. Может быть, условный рефлекс. Сейчас я поясню, что имею в виду.
Я видел в одном журнале репортаж о том, как полицейских и солдат натаскивали на расправу с «мирниками» и неграми. Натаскивали в условиях, максимально приближенных к действительным. Специально были построены фанерные городские кварталы — как в Голливуде. Полицейские расправлялись не с чучелами, а со специально подобранными людьми. Большинство этих людей были негры (видимо, для выработки реакции на цвет). Негры держали в руках плакаты. Это были не простые картонки. На них было написано «Мир во Вьетнаме». Сочетание этих слов должно было вызывать у полицейского или солдата реакцию ненависти.
Вот что я имею в виду под «условным рефлексом», который заставлял полицейских нервно сжимать палки.
Я сбегал к машине, чтобы взять кинопленку. Когда вернулся, толпы и негра с тамтамом уже не было. Люди медленно, будто гуляя, шли по парку с плакатами в руках. Среди них был и тот негр.
Это не было похоже на демонстрацию. Просто шли люди по парку, тому самому парку, по которому никому не возбраняется ходить.
Одним из первых шёл человек лет сорока пяти, лысый, в белой рубашке. В руках плакат: «Делегаты! Вспомните, что во Вьетнаме гибнут дети!»
Два полицейских подошли к нему. Один почти незаметным, молниеносным движением опустил дубинку на его правую ключицу. Другой таким же молниеносным движением ударил концом палки под ребра, будто вонзил нож. Человек повалился лицом на землю. Без крика. Без шума. Просто повалился, как куль. Если бы у меня не было в руках киноаппарата, который зафиксировал все, я мог бы усомниться, что сам видел эти белые подбородки, зажатые толстым ремешком с металлической прокладкой, эти полные ненависти глаза, эти бесшумные смертоносные высокопрофессиональные движения.
Через минуту упал ещё один человек, потом ещё один… Избитая девушка валялась, скорчившись, на траве. Двое копов схватили ее за руки и за ноги и, разбежавшись, бросили в полицейскую машину. Горлова ударилась о металлический косяк двери. Дверь захлопнулась, аппетитно чавкнув. Машина ушла.
Подъезжали другие машины — открывались двери. Полицейские вбрасывали туда «мирников». Не зачинщиков, нет, зачинщиков не было. Не активистов — таких тоже не было. И не нарушителей порядка, потому что никто ничего не нарушал. Просто людей с плакатами.